– Однако, – заметил Стивенс, – если не считать Огдена Деспарда, вы, безусловно, самый нахальный из всех моих знакомых! Ну, а так как вы предложили говорить открыто, я готов подтвердить вам, что смешно было бы считать вас опасным соперником.

– Вот и прекрасно! – закудахтал Кросс и сухо заметил: – Однако почему же? Вы – молоды, я – умен. Вам рассказывал обо мне ваш директор Морли?

– Нет, – поразмыслив, ответил Стивенс. – Он лишь спрашивал, не встречался ли я с вами. И все. Где сейчас Мэри?

– Она дома. Но давайте пока не будем спешить к ней. Видите ли, молодой человек, – продолжал Кросс, развернувшись и продолжая курить сигару, – мне семьдесят пять лет, и я изучил уголовных дел больше, чем можно было бы изучить их за сто семьдесят пять. И все это благодаря тем двадцати годам, которые провел в тюрьме. Я приехал дать вам один совет только для того, чтобы доставить удовольствие вашей жене.

– Я благодарен вам за это. Кажется, я сейчас сделаю то, чего не должен был бы делать, – сказал Стивенс, вынимая из кармана фотографию Мари Д'Обрэй, – однако, если у вас такие намерения, не можете ли вы объяснить мне, что это означает? И почему Мэри стала разыскивать вас? И откуда у вас такое имя – Годен Кросс?

И снова Кросс негромко закудахтал:

– А, так вы попытались, значит, сделать кое-какие вы воды! Именно этого и боялась ваша жена. Мое имя действительно Годен Кросс, и я имею полное право носить его. Хотя до того, как мне исполнился двадцать один год, я назывался Альфредом Моссбаумом. Нет, нет, не думайте, что здесь какой-то криминал! Я – еврей, и, как все великие люди моей нации, горд тем, что принадлежу к ней. Без нас в мире наступит хаос. Но я также еще и эгоист и нашел, что мое еврейское имя Альфред Моссбаум не очень благозвучно. Я думаю, что вы согласитесь со мной. Видите ли, преступление с детства привлекало меня. Я присутствовал на огромном количестве знаменитых процессов, а, достигнув сорока лет, чтобы доказать, что преступление вещь исключительно простая, сам совершил его. Вы, наверное, уже готовы посмеяться надо мной: а дальше, мол, для того, чтобы показать, как легко избежать наказания, вы двадцать лет провели в тюрьме! Все так, друг мой. Но виновность моя была открыта единственно возможным способом: моими собственными стараниями. Напившись однажды, я похвалился содеянным.

Он выпустил облако дыма и развеял его быстрым движением руки.

– Но какие прекрасные перспективы открылись в тюрьме для человека моего рода занятий. Я стал доверенным лицом начальника тюрьмы. Представляете, что это значит? Для меня это была возможность прикоснуться к источникам всех великих уголовных дел. Я познакомился со знаменитыми убийцами лучше, чем судьи, перед которыми они представали, лучше чем присяжные, приговаривавшие их. Я познакомился также с теми, кто их ловил. Я попал в самую гущу уголовного мира и не стал искать смягчения наказания и даже не пытался освободиться под залог. Я жил за государственный счет, накапливая то, что можно было затем превратить в деньги.

– Интересный взгляд! – заметил Стивенс.

– Конечно, были и темные пятна на той светлой картине, что я вам сейчас обрисовал – пребывание в тюрьме могло нанести вред моей литературной карьере. Однако, искупая свою вину перед обществом под легко запоминающимся именем Годена Кросса, я вовсе не стремился снова стать Альфредом Моссбаумом. Но, желая исключить возможность установления сходства между Годеном Кроссом, заключенным в тюрьму за убийство в 1895 году, и Годеном Кроссом, который только что начал карабкаться на литературный Олимп, я позаботился о том, чтобы создать мнение, будто мне всего сорок лет, и потребовал, чтобы на обложках моих книг помещали только очень старую мою фотографию.

– Ах, значит, речь шла об убийстве?

– Разумеется, – с не перестававшим удивлять Стивенса цинизмом ответил Кросс. – Поймите, я специалист именно по этой части. Не случайно ваша жена отправилась разыскивать меня. Ей достаточно было пробежать глазами лишь первую главу рукописи, чтобы удостовериться в том, что мне известны такие факты, о которых она даже понятия не имела.

– Факты, касающиеся чего?

– Касающиеся Мари Д'Обрэй года 1676, и Мари Д'Обрэй 1861 года. Касающиеся ее предков, или точнее тех, кого она считала своими предками.

– Ну, вы прямо читаете мои мысли, – заметил Стивенс. – Я как раз хотел вас спросить не о настоящем, а об отдаленном прошлом… о мертвецах… о «неумирающих» – так кажется? Есть ли во всем этом хоть капля правды?

– Нет. Хотя говорю я вам об этом с сожалением. По крайней мере, все это никак не касается вашей жены.

«Вот я сижу в комфортабельном лимузине, – подумал Стивенс, – курю хорошую сигару с человеком, который сам признался, что он убийца. Но тем не менее, одно лишь присутствие этой живой мумии у меня под боком достаточно, чтобы все расставить на свои места и вернуть мне здравый рассудок. Причем, гораздо быстрее, чем все объяснения с распорядителями похоронных торжеств».

– Как я понял, вы женаты три года? – поморгав, сказал Кросс. – А хорошо ли вы знаете свою жену? Нет. Не так ли? Но почему же? Ведь женщины обычно болтливы. Если в разговоре вы упомяните одного вашего дядю, они тут же вспомнят двух своих теть и начнут рассказывать истории одну за другой! Но почему же ваша жена никогда не рассказывала вам о своей семье? Да потому что она сама запретила себе делать это. Почему она постоянно осуждала вещи, которые считала патологическими? Да по тому что очень их боялась. Мне понадобилось не более десяти минут, чтобы выяснить всю ее подноготную. Хотя, разумеется, во время ее рассказа я вынужден был постоянно анализировать факты, отнюдь не принимая на веру все, что она говорила.