Зиги продолжал пристально разглядывать стену. Вальтер опустил голову, Гюнтер молчал. Все мы думали: «Это начало конца».

– Имеются ли добровольцы? – спросил Старик.

«Обдумай это, Хенн, – сказал я сам себе. – Обдумай это. Дополнительная плата, вино, табак, и кто знает, не могли бы найтись среди женского персонала люфтваффе… Dulce et decorum est pro patria mori» [148] .

– Ну, парни. Есть добровольцы?

Стояла гробовая тишина. Вы могли бы услышать, как падает пылинка.

Полная, слегка враждебная тишина. Мы все сидели сжав губы и опустив головы. Я вспомнил столкновение, которое видел над Нойбибергом, когда Me-109 во время учебной атаки врезался в «Хейнкель-111». А теперь нам предлагали повторить это. Уже специально. Когда магазины и пулеметные ленты опустеют, вы должны будете нацелить свой собственный самолет и приближаться к бомбардировщику сзади все ближе и ближе, в то время как его хвостовой бортстрелок будет держать вас в прицеле и расстреливать. Не имея никакой другой защиты, кроме ветрового бронестекла и двигателя, вы должны приближаться на двадцать, десять, пять метров, с широко открытыми глазами и крепко сжимая ручку управления, под огнем сотен спаренных пулеметов соединения «Крепостей». А затем таранить ближайший самолет. Другими словами, у вас 90 шансов из 100 на то, чтобы погибнуть. И в довершение всего этого, именно те, кто потеряли свои семьи в ходе бомбежек, особенно поощрялись для выполнения этих воздушных таранов.

Командир группы нарушил тишину и, понизив голос, сказал:

– У вас есть двадцать четыре часа, чтобы обдумать это. Завтра в восемь часов вечера я буду ждать в своей канцелярии двух добровольцев.

Немного позднее Зиги и я сидели в нашей комнате, ощущая крайнее волнение. Внезапно он выпалил:

– Хенн, ты пойдешь добровольцем?

– Я не знаю. То, что они просят от нас, повлечет за собой ужасные человеческие и материальные потери. Кто-нибудь это понимает? Ты действительно думаешь, что если мы все бросимся на союзнические бомбардировщики и люфтваффе начнут сбивать «Крепости», то это остановит их налеты? Узнать ответ на этот вопрос легко. На каждый немецкий самолет противник имеет десять. Немец таранит бомбардировщик, и что происходит? На следующий день того могут заменить девять других. Этого достаточно, чтобы мы были полностью уничтожены. Скажи мне, какой прок в подобной жертве?

– В подобных случаях, Хенн, нельзя задавать вопросы или стремиться узнать причины, отчего и почему. Ты вступаешь в бой не раздумывая и входишь в историю.

– Замолчи. Мы живем в двадцатом столетии или нет? Только избавь меня от идеи, что твое имя сохранится для потомков. Никто не будет иметь даже самого маленького интереса к нам. Никто – ты понимаешь это? Будет ли тебе какой-нибудь прок от того, что твое имя будет написано на металлической мемориальной доске: «Здесь лежит Зиги – воздушный герой»? Какую пользу от этого получат твои родители или девушка, которая два раза в неделю пишет тебе на розовой бумаге? Или немецкий народ? Особенно если завтра пропорция будет не десять к одному, а лишь девять к одному.

– Что бы то ни было, японцы…

– Но они – азиаты, а ты – европеец. Я нахожу абсолютно абсурдным, что в Германии обращаются за помощью к подобному средству вместо того, чтобы создать что-нибудь способное решить эту проблему. Почему они не пошевелят своими мозгами? Вообрази большой конкурс на тему: «Как уничтожить большое соединение четырехмоторных бомбардировщиков».

– Возможно, их изобретения все еще не готовы. Старик уже говорил, что мы должны выиграть время и продержаться.

– И который фактически говорит: «Идите и сделайте это вместо меня, у меня есть надежный способ – сто процентов гарантии». Нет. Я тоже дорожу своей шкурой.

– Так что, ты не идешь добровольцем?

– Я не знаю.

– Я тоже, – пробормотал Зиги.

На следующий день в канцелярию командира группы вошли два человека: один – молодой, двадцатилетний лейтенант, другой – женатый фельдфебель около сорока лет. Они уехали в Германию.

– Мы никогда не увидим их снова, – сказал я Зиги.

Несколькими неделями позже я с остатками своей эскадрильи приземлился на аэродроме Таксерул, около Плоешти. Большая часть группы осталась в Нише.

Моя машина вернулась после капитального ремонта с новым двигателем, механик удовлетворенно потирал руки.

– Теперь я имею форсированный двигатель, герр лейтенант, которого никогда прежде не было. Он работает так ровно, словно он шарикоподшипник. Он урчит, как швейная машинка. Никакой утечки масла, ни малейших подтеканий охлаждающей жидкости, и магнето также первоклассное. Вы сможете выжать максимум из своих 1500 лошадиных сил. Если вы дадите ему максимальные обороты, то должны развить по крайней мере 565 километров в час. Я гарантирую это.

– Хорошо. Посмотрим. Ты действительно думаешь, что я смогу развить эту скорость?

– Я не думаю – я знаю.

Спустя десять минут нам приказали взлетать. Незамедлительные действия.

– Ну смотри у меня, Франц, не подведи. Я собираюсь попытаться достигнуть 565 километров в час.

– Удачи, герр лейтенант.

Я взлетел с тремя машинами. Мы должны были присоединиться к остальной части группы над Турну-Северином, около Железных Ворот [149] . Американцы снова собрали свои «горшки» и появились с тысячей самолетов.