Ангус молча смотрел на Энни, от взгляда его не укрылось, что на кончике ее ресниц, словно алмаз, блестит слеза. Энни стояла в солнечных лучах, отчего ее кожа казалась светящейся изнутри, волосы горели золотым нимбом.

— Ты больше ничего не хочешь сказать? — спросил он.

— Нет, — прошептала она. — Стоит ли?

Ангус машинально взял с кресла брошенные шляпу и перчатки. Он снова посмотрел на Энни, та стояла в той же позе.

— Написать тебе из Эдинбурга?

— Как хочешь.

— Тогда напишу, — произнес он, берясь за ручку двери. Дверь открылась легко, но Ангус чувствовал, что ему невыносимо трудно переступить через порог.

— Энни, — проговорил он, оглядываясь в последний раз, — я сознаю, что принес тебе много горя, что я, может быть, весьма далек от твоего идеала мужа. Но, несмотря ни на что, я чувствую, что не могу сейчас уйти, не сказав, как счастлив я был все эти четыре года. Очень счастлив! И мне хотелось бы поблагодарить тебя за это. И сейчас, когда я уезжаю, все, что дает мне на самом деле силы жить, — это надежда, что когда-нибудь ты сможешь меня простить.

Энни молчала, не в силах произнести ни слова. Слезы душили ее, подступали к горлу. Дверь за Ангусом закрылась.

Джон Макгиливрей проснулся от каких-то голосов, перешептывавшихся друг с другом. От большого количества спиртного, принятого накануне, Джон еле соображал, где он и что с ним — помнил только, как вернулся вчера из Каллодена в Данмагласс, стянул с себя одежду, успевшую насквозь пропитаться кровью, осмотрел ужасную рваную рану… На полу перед камином он обнаружил спящего Джиллиза Макбина. Судя по храпу Джиллиза, заснул он совсем недавно — очевидно, сразу после того, как, отведя Ферчара подальше в горы, передал его надежным людям. Джеми вернулся в Данмагласс с Джиллизом и тоже храпел, растянувшись на полу рядом с ним, натянув на голову плед.

Напрягая память, Джон пытался вспомнить дальнейшие события. Опустошив единым махом бутылку виски, он растолкал обоих и велел Джиллизу накалить в камине нож докрасна, а Джеми — держать его, Джона, за руки. Оба были перепуганы не на шутку, но Джон заставил их это сделать, угрожая мечом и мушкетом.

Боль, казалось, отдавалась, тысячекратно помноженная, в каждом нерве, от запаха паленой кожи и общего вида раны мутился разум, но вскоре, слава Богу, виски сделало свое дело, и Джон провалился в забытье.

И вот сейчас он проснулся от голосов. Слова, казалось, были лишены всякого смысла, беспорядочно крутились и отдавались эхом в пустоте. На мгновение у Джона мелькнула мысль: а не является ли все это бредом?

Один из голосов, нежный, бархатный, был явно женским.

«Сейчас я, — усмехнулся про себя Джон, — открою глаза и обнаружу, что уже в раю!.. Или, может быть, в чистилище, а это голоса ангелов, решающих, куда меня определить — в ад или в рай…»

Что-то холодное, ледяное коснулось его лба. Джон наконец приоткрыл глаза, щурясь от режущего света. Ни ада, ни рая. Он на грешной земле, в своем доме, в своей кровати. Но женщина, стоящая рядом с этой кроватью, — кто она? Ангел? Видение? Галлюцинация? Существо из плоти и крови? Должно быть, демон, посланный врагом рода человеческого его искушать?

Лицо женщины было бледным, рыжие волосы разметались по плечам. На женщине была полурасстегнутая мужская рубаха, сквозь тонкую ткань которой явственно проступали очертания сосков.

Так что же он медлит? Если это и впрямь дьявольское наваждение, то стоит только протянуть руку, и оно вмиг рассыплется. Джон так и сделал, Пальцы его ощутили живую плоть. Да, не видение, не сон, не призрак. Живая. И Джон знал, кто это. Знал — и не мог уже ни о чем думать.

Энни невольно вскрикнула, когда рука Джона неожиданно обвилась вокруг ее талии. Джиллиз предупреждал ее, что Джон еще не пришел в себя от немереного количества виски. Собственно, наклонилась-то она к нему только затем, чтобы поправить отброшенное им одеяло и вытереть пот со лба.

Джон лежал совершенно голым. Разметавшееся по кровати тело казалось Энни огромным, но тем не менее идеально пропорционально сложенным. А что касается слухов об интимных частях этого тела, то теперь эти слухи казались Энни не то чтобы не преувеличенными, но даже преуменьшенными…

Пальцы Джона сошлись на ее запястье, потянули за руку. Потеряв равновесие, Энни не могла сопротивляться. Упав на кровать, Энни открыла было рот, чтобы выразить свой протест криком, если уж не действием, но раскрытые губы были, очевидно, восприняты как призыв к поцелую, ибо в ту же секунду Энни ощутила язык Джона у себя во рту. Извиваясь всем телом, Энни пыталась вырваться из непрошеных объятий, но рука Джона оплелась вокруг ее талии, словно лиана, язык проникал все глубже.

Отбиваясь от Джона, Энни, сама того не желая, коснулась раны. Это, должно быть, вызвало у Джона резкую боль, приведшую его в чувство.

— Энни? — Глаза его удивленно распахнулись. — Ты… живая?

— Ну не мертвая же! Да отпусти ты, Господи!

— Прости, Энни, — забормотал он, — ради Бога, прости… Я не знал… Я думал… Черт побери, кто это тут наблевал?!

— Ты, должно быть, кто же еще? — Энни поморщилась, с отвращением покосившись на вонючее пятно на полу.