Вот что (цитирую по воспоминаниям самого Степана Андреевича) ответил ему Шатилов: «Эх, Степан, Степан, разве я в этом виноват… Десятки раз вышестоящее командование требовало от меня любой ценой немедленно взять такую-то деревню, такую-то высоту и во столько-то часов доложить о выполнении приказа. „А то… пойдешь под трибунал!“ Что мне оставалось делать? Выполнять! Любой ценой! Вот причина больших потерь…» [42]

О том, чтобы «выполнять» и «любой ценой», в трактовке Шатилова выглядело как чей-то высокопоставленный субъективизм.

Однако главного генерал все же не сказал. За этим субъективизмом стоял определенный порядок. Приказом НКО № 356 от 12 октября 1940 г . в Красной Армии был введен Дисциплинарный устав, заставлявший красноармейцев выполнять любые приказы, а в случае невыполнения обязывал командиров применять даже силу и оружие. Требуя бездумного повиновения, устав 1940 г . являлся красноречивым документом сталинского руководства. До этого у военных сохранялась возможность не выполнять преступные приказы. С его появлением объявлялось, что в РККА не может быть незаконных приказов. Однако на деле такие приказы не исключались, а создание механизма их предотвращения даже не обсуждалось. В итоге Устав сыграл злую шутку с самой военной элитой. Беспрекословно выполняя абсолютно все, даже заведомо вредные для дела кровавые приказы Сталина, многие военачальники вольно или невольно оказывались соучастниками его преступлений. Спустя годы в их ситуации, конечно, было самым удобным ссылаться на то, что таковыми были «время и обстоятельства». Но перед историей такое оправдание не работает. Да и наивно, когда генералы и маршалы ссылаются на «приказ начальника» – они все же не новобранцы. Ведь не спас же подобный тезис нацистских генералов в Нюрнберге…

Интересна в этой связи реакция Неустроева на признание генерала Шатилова. Выслушав эту невеселую комсоставовскую исповедь, бывший комбат не без горечи подумал:

«Да, он не виноват, понял я после нашего откровенного разговора. Ему приказывали, генерал выполнял, солдаты погибали… »

Да и то верно! Что генералу обобщение опыта, солдату – три строчки в похоронке.

Впрочем, и комкор С. Переверткин, докладывая на конференции осенью 1946 г . о действиях своего соединения, не мог обойтись без траурной ноты: «С 22 апреля по 1 мая… корпус вел тяжелые уличные бои в Берлине. За эти 10 дней (он) 5 раз менял направления… Корпус не имел опыта боев в крупном населенном пункте, коим являлась столица фашистской Германии… Корпус потерял… в общей сложности за Берлинскую операцию без трех человек 5000» [43] .

Для комбата Неустроева – будь он на той научно-военной конференции для высшего командного состава – в этих выкладках никакого откровения не было бы.

Только видел он за ними не безликую статистику, а живые лица своих давно уже погибших товарищей.

А также простой, как мычание, факт. Дойдя до берлинских окраин, его родная 150-я Идрицкая стрелковая дивизия была обескровлена настолько, что дальше двигаться просто не могла. В том же неустроевском батальоне, как, впрочем, и других, осталось всего по две неполные стрелковые роты. Так что прежде чем вступать в уличные бои, дивизии было необходимо срочно восполнить потери.

Понимая это, командир корпуса без колебаний отдал распоряжение комдиву В. Шатилову вывести свои полки и батальоны во второй эшелон.

Еще до этого, но уже в своем 756-м полку, вынужденную реорганизацию провел Зинченко. Сильно обескровленный 3-й батальон Степана Неустроева он пополнил остатками 1-го, а заодно и присвоил его порядковый номер.

Так накануне решающего штурма германской столицы – уже в который раз за войну – из нескольких взводов своих чудом уцелевших бойцов и очередного пополнения капитан Неустроев (сам каким-то удивительным «невзначаем» оставшийся в живых и даже не раненый) снова собрал более или менее полноценное подразделение.

Ровно через неделю этот батальон сначала замелькает в идущих на самый верх донесениях, а потом прочно войдет в историю Великой Отечественной войны под номером «первый».

Впрочем, вопрос о том, кто, куда и под каким номером войдет, у нас на Руси спокон веку решала вышестоящая инстанция. Так, на четвертые сутки Берлинской операции, когда основная часть войск 1-го Белорусского фронта находилась еще только на подходе, а артиллеристы 136-й бригады дали первый залп по окраинам германской столицы, высшая инстанция в лице маршала Г. Жукова издала знаменательное распоряжение.

Итак, вот оно:

«20 апреля 1945 г . 21.50.

2-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично Вам поручаю организовать исполнение.

Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу: не позднее 4 часов утра 21 апреля 1945 г . любой ценой (опять «любой ценой»! – Примеч. авт.) прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе.

Жуков

Телегин» [44] .

Не думаю, что острое желание командования фронтом как можно быстрее порадовать Вождя и народ чем-то значимым, нуждается в каких-то особых объяснениях. И так понятно, что загнавшему себя и своих подчиненных в цейтнот Г. Жукову теперь, как воздух, для докладов на самый верх требовался исключительно эффектный, исторически значимый материал.

А что может быть убедительнее картины развевающегося красного флага над поверженной столицей фашистской Германии?