– Давайте посмотрим, может ли моя дедукция сравниться с вашей, – возразила Беатрис. – Вы – говорливый, речистый политик, и это означает, что вы будете говорить все, что выгодно в данный момент, невзирая на последствия. Ваша единственная цель в жизни – это добиться избрания, все равно, каким способом. Вы считаете, что женщины – низшие существа, и поэтому любые обещания, данные женщине, ни к чему не обязывают. Все это может означать только одно: что вы с самого начала даже и не собирались держать слово. Беатрис начинала его раздражать.

– Я не нарушал своего обещания. Я говорил, что поддержу суфражистскую идею насчет выборов, и я это сделаю.

– Да? – Беатрис подошла ближе. – И когда же?

«Когда мне, черт побери, этого захочется», – чуть не сорвалось у него с языка. Коннор обнаружил, что возвышается над ней и смотрит в горящие изумрудные глаза, вдыхая аромат ее тела.

– Когда вы меня убедите в необходимости этого, – изменившимся голосом проговорил он, ощущая пожар в горле.

Глаза Беатрис расширились, и она отступила на шаг.

– Даже если бы на это хватило человеческой жизни... «убеждение» не входило в нашу договоренность.

Коннор двинулся за ней.

– А вам никогда не приходило в голову, что для меня будет политическим самоубийством, если я на дебатах неожиданно заявлю, что поддерживаю суфражисток?

Беатрис обнаружила, что отступать дальше некуда – она спиной уперлась в стол.

– Типичный политик, – фыркнула она. – Как только вы обещаете что-либо, так сразу же начинаете доказывать, почему это обещание невозможно выполнить. «Я бы рад, дорогие, но мои приятели просто не позволят этого».

– Я не сказал, что это невозможно. Я только заметил, что это было невозможно сегодня. Если я меняю платформу, то должен иметь для этого веские причины. Людей надо подготовить... перемены должны происходить очень постепенно. – Коннор помолчал, чтобы его слова дошли до нее, а когда продолжил, то его голос зазвучал мягче. – Это означает, что вам придется учить меня... просвещать. И пока вы будете публично убеждать меня, я буду тайно настраивать Крокера, Чарлза Мерфи и оплачивающих кампанию городских чиновников.

Все, что он говорил, звучало резонно. Но как поверить в его искренность? Беатрис с трудом вспоминала даже собственное имя, когда Коннор находился всего в дюйме от нее.

– Следует отдать вам должное... вы действительно знаете свое дело. – В отчаянии Беатрис призвала на помощь скептицизм. – Вы почти убедили меня в серьезности своих намерений.

Коннор поднял руки, словно призывая Всевышнего в свидетели, как возмутительно она с ним обращается, потом устало опустил их.

– Вы самая ужасная женщина из всех, кого я... Вы намереваетесь сделать из меня лживого, жадного, хитрого мерзавца, ведь так? Но зачем? Для того, чтобы вы смогли похоронить меня вместе со старым Мерсером и любым другим мужчиной, который осмелится вам перечить? Не стоит, дорогая. – Он схватил ее за плечи. – Я жив и здоров и не собираюсь умирать. Если вы действительно хотите, чтобы ваше движение кто:нибудь поддержал, то вам придется иметь дело со мной, – Коннор перевел взгляд на ее губы, – и, что бы вы ни чувствовали, мы сделаем вот что...

Его губы прикоснулись к губам Беатрис, и напряжение, которое до этого нарастало у нее в груди, превратилось в желание, затопившее все ее существо. Вот чего она боялась больше всего – этой власти над ее чувствами, над реакциями ее тела, которой обладал Коннор. Ее окутывал жар, словно огонь бежал по каждой жилке.

– Вы не забыли? – пробормотал он, касаясь ее губ, с тем самым ирландским акцентом, который всегда развеивал ее злость и негодование. – Я не смог. Ощущение ваших губ будоражит мне кровь... – Он пощипывал ее губы своими, пробуя, соблазняя. Она облизнула их, чтобы успокоить покалывание, а Коннор издал горловой смешок и снова властно поцеловал ее. – Вы не забыли, как оживает мое тело, прикасаясь к вашему? – прошептал он, за талию притягивая ее к себе. Слово «оживает» недостаточно ярко передавало то ощущение энергии и жизненной силы, которое охватило Беатрис, когда его руки обняли ее. Она изогнулась, плотнее прижимая его к себе. – Вы не забыли это чувство, когда я обнимаю вас, а вы приникаете ко мне, потому что у вас слабеют колени?

Каждое слово все сильнее разжигало то пламя, что бушевало у нее внутри. Беатрис внезапно стала податливой, покорной...

– Нет, – прошептала она, открывая глаза и видя сияние вокруг каждого предмета. – Я не забыла. – Она поморгала, но сияние не исчезало. – Не слишком-то умно с моей стороны...

– Ум здесь совершенно ни при чем, дорогая Беатрис. Здесь надо доверять мудрости сердца. – Коннор слегка отстранился, чтобы иметь возможность провести пальцем по ее груди к сердцу. – И довериться другому так же, как и он вам... и знать, что когда придет время, то вы это поймете.

– А когда поймешь – тогда что?

– А-а-а! – Улыбка Коннора стала еще лукавее. – Когда каждая частичка вашего тела требует только одного и все мысли в голове направлены только на то, чтобы окунуться в это наслаждение с головой... тогда вы так и поступаете. И ни за что не упустите его. Потому что настоящее наслаждение – большой дар, к нему нельзя относиться пренебрежительно.

Он осыпал поцелуями ее шею, опускаясь все ниже, где его остановил жесткий воротник ее жакета. Тогда его рука скользнула вверх, опытными движениями расстегивая одну пуговку за другой.