– Светоносец! – кричали они, и хлопали в ладоши, и бежали к арене. – Данло из Невернеса – светоносец!

Да, я искра, но что за пламя я зажег? О Агира, Агира, что я сделал?

В зале снова загорелся свет (на этот раз обычный, плазменный), а Данло скраировал, пропуская видения будущего сквозь себя, как огненный ветер. Он видел свет ярче света любой звезды, и невиданно богатые краски, и страшную красоту. Из грез его вырвал шорох ножа, вынутого из ножен. Данло повернулся к одной из скамей первого ряда. Бертрам Джаспари, потрясая своим хилым кулачком, вопил, что Данло вовсе не светоносец, а грязный наманский цефик, посланный из Невернеса, чтобы одурачить их и погубить Святую Церковь. Рядом с ним спокойно стоял Малаклипс, держа свой длинный нож высоко, чтобы видели все. Стальной клинок, отражая светильники зала, посылал в глаза Данло жгучие лучи. Данло не мог догадаться, как воин-поэт умудрился пронести сюда нож.

Для телохранителей Харры это тоже явилось полной неожиданностью – при виде оружия они разразились испуганными криками и поспешно загородили Святую Иви своими телами.

Несколько охранников бросились к воину-поэту, но им загородили дорогу Едрек Ивионген, Ленсар Наркаваж и другие ивиомилы. Между Харрой и воином-поэтом образовалась живая стена – это, казалось бы, лишало его возможности причинить ей какой-то вред, тем более убить ее. Ничто, впрочем, и не указывало на подобные намерения с его стороны.

Его лиловые глаза смотрели на Данло. Смерть была близка, как их взгляды, взаимно отражающие друг друга, близка, как стальной клинок, способный в любой момент пролететь по воздуху. Данло держал взгляд Малаклипса под крики и топот ног. Он понимал, что, если нож и найдет его горло, он умрет мучеником, признанным всеми светоносцем, и Харра Иви эн ли Эде примет свои новые программы, которые навеки изменят Церковь. Если воин-поэт убьет его, то сделает это по другой причине – за то, что Данло истинный сын своего отца, посмевший сиять ярче, чем подобает человеку.

Понимая все это, Данло с улыбкой поднял флейту и заиграл. Он не переставал смотреть на Малаклипса, и его музыка, как золотая стрела, целила в сердце воина-поэта. На миг Малаклипс заколебался, совсем как тигр, раздумывающий, стоит ли нападать на вооруженного человека. Этого мгновения Архитекторам хватило, чтобы сомкнуться вокруг Данло. Они протягивали к нему руки, словно к огню или к солнцу, предмету своего поклонения. Малаклипс, видя, что в Данло ему уже не попасть, тоже улыбнулся и поцеловал рукоять своего ножа, приложив клинок ко лбу. Вслед за этим он отсалютовал ножом Данло и склонил голову в коротком поклоне.

Красота страшна, подумал Данло. Ужас прекрасен.

Бертрам, дернув Малаклипса за рукав, панически прокричал что-то, и Малаклипс стал пробиваться к выходу. Стычка между телохранителями Харры и ивиомилами перешла в настоящую битву. Яростные крики и звуки ударов наполнили зал. Люди с фанатическим огнем в глазах ругались, работали кулаками, пинались, а нож Малаклипса то и дело сверкал, отсекая пальцы и полосуя глотки злосчастным Архитекторам. Так завершилось великое светоприношение. Бертрам в общем хаосе, среди ярких фонтанов крови, вывел из зала несколько сотен ивиомилов.

Началось, подумал Данло. Теперь этого уже не остановишь – с тем же успехом можно попытаться загнать свет обратно в звезду.

Играть он больше не мог. Архитекторы, столпившись вокруг, хватали его за руки, за волосы, за лицо. Он почувствовал, что поднимается в воздух: Архитекторы, крича “Светоносец, светоносец!”, вскинули его на плечи. Данло смотрел сквозь купол на звездное небо. Внутри у него стояла огромная, как Экстр, тишина, и он плакал невидимыми слезами, отражая прекрасную и ужасную суть света.

Несущий свет должен терпеть боль от ожогов.

Николос Дару Эде, “Путь человека”

На следующий день на Таннахилле началась война. Вернее, ее начали люди: ведь война – не какая-нибудь космическая катастрофа, низвергавшаяся на планету с неотвратимостью астероида, а дело человеческой воли и человеческих рук. Войну Террора, как ее впоследствии назвали, историки Церкви припишут воле одного-единственного человека, старейшины Бертрама Джаспари. Это он, скажут они, восстал против Харры, очарованной наманом-пилотом по имени Данло ви Соли Рингесс. Это он заявил, что она впала в негативные программы и потому недостойна более быть Святой Иви. В ту самую ночь, когда Данло смотрел на небесные огни, Бертрам созвал Едрека Ивионгена, Никоса Ивиэрсье и многих других верных ему старейшин. Их секретный конклав заседал в особняке Едрека Ивионгена. Там, в личном медитационном зале Едрека, триста мятежных старейшин, в большинстве своем ивиомилы, провозгласили себя истинным Койвунеймином.

Первым актом нового правительства Истинной Церкви стало низложение Харры Иви эн ли Эде. На ее место избрали Бертрама Джаспари. Бертрам, и никто иной, принял титул Святого Бертрама Иви Джаспари и призвал ивиомилов всего Таннахилла начать фацифах, долженствующий очистить Церковь.

Все это правда – но правда и то, что многие миллионы людей откликнулись на призыв Бертрама. Многие миллионы других при этом остались верны Харре, и лишь готовность этих двух сторон прибегнуть к насилию и смертоубийству в защиту своего дела действительно привела к войне.