У Сони оказался твердый характер. Матери она сказала как отрезала:

— Свадьбе с Егором Пантелеймоновичем не быть! Я ухожу в монастырь — послушницей. И надеюсь со временем принять постриг. Простите! Бога ради, не гневайтесь. Это сильнее меня.

Дом Облесимовых сотрясся от криков Натальи Федоровны. Она грозила материнским проклятьем, гиеной огненной, плакала, умоляла — все бесполезно, Соня осталась твердой в своих намерениях.

Еще сильнее бушевал обманутый в своих ожиданиях громадного приданого жених. Ему удалось выследить Соню во время прогулки по саду. Коро-таев униженно падал на колени и норовил поцеловать бывшей невесте руки:

— Сонечка, не разрушайте мое счастье! Ведь это, право, смешно — верить словам какого-то сумасшедшего. Одумайтесь, еще не поздно! Я все вам прощу! Я буду усердно служить вам, угадывать желания…

Соня с трудом вырвалась и убежала в дом, а бывший жених бросился к губернатору, потребовал:

— Под носом у властей завелся безумный негодяй, творящий безобразия! Почему он на свободе? Такому есть единственное место — в сумасшедшем доме. Следует незамедлительно заточить его туда. Иначе буду жаловаться самому государю…

— Не горячитесь, батенька, — успокоил губернатор. — Мне самому не нравится история, с вами случившаяся. Вся губерния взбудоражена. И многие, простите, сочувствуют и верят этому юродивому. В уголовном порядке я не могу его преследовать. Иван Яковлевич не совершал преступления. Дом для безумных? В Смоленске нет такого.

— Отправьте в Москву, там наверняка есть.

— Хорошо, я это сделаю из уважения к вам лично.

— Благодарю сердечно, ваше превосходительство! Ну, а прежде я сам полечу этого мужлана… палкой.

Гусар Коротаев вскочил в легкую бричку и отправился в лес на поиски обидчика. Вернулся он мрачнее тучи. Лишь спустя несколько дней, признался одному из собутыльников:

— Отыскал я этого юродивого. Замахнулся тростью, хотел ему ребра пересчитать, а у него на лице не дрогнул ни единый мускул. Только посмотрел на меня как бы с сожалением и. произнес: «Погибнешь от своей глупости!». У меня мороз по коже пробежал, занесенная для удара рука опустилась. Теперь я хожу и все время думаю: в каком смысле слова эти понимать?

Что касается губернатора, то он слово свое сдержал: послал в лес солдат, те схватили провидца, заковали в железо и вместе с арестантами отправили этапом в Москву.

Когда смольчане узнали о таком злодействе, то возмущались и огорчались. Но власти предержащие во все времена нужды и стенания народные мало интересовали.

Слава о чудесном юродивом-предсказателе бежала впереди его. Москвичи горели нетерпением видеть Ивана Яковлевича.

— Радость такая! Теперь у нас будет жить провидец замечательный. За правду его из Смоленска выгнали. Девушке из хорошей семьи глаза на

жениха открыл: жулик, говорит, он у тебя. Остерегайся, а то имение твое, девица, разорит, а самое живьем в пруду утопит. Так-то! Слушатели добавляли:

— Та девица сто тысяч провидцу пожертвовала, а он все нуждающейся братии роздал. Нестяжательный!

На Дорогомиловской заставе Ивана Яковлевича встретила громадная толпа почитателей, забросавшая его деньгами, едой, одеждой. Тот все отдал арестантам, не обошел щедростью и конвойных, обижавших его неоднократно. При этом вздыхал:

— Тоже дети Божьи! А Ему всякие люди нужны.

Толпа умильно плакала.

Поселили Ивана Яковлевича в Преображенском «безумном доме». Здесь ему предстояло провести четыре с половиной десятилетия. Ежедневно являлись сюда сотни страждущих. Одни просили исцеления, другие — совета, третьи — денег… Не всех, ласково встречал прозорливец, порой гнал от себя притвор и лгунов. Но многих привечал, оказывал помощь.

Слава его стала не менее царской, а любовь едва ли не всенародной. Исцеленные Корейшей исчислялись уже тысячами, не менее было и тех, кто горячо воспевал его за «полезные и мудрые советы».

…Спустя пять лет после воцарения Корейши в Москве, к нему явился мужчина офицерской выправки, но наряженный в простонародную чуйку и стоптанные набок хромовые сапоги. Это был несостоявшийся жених — Егор Коротаев, глаза его лихорадочно горели, руки чуть нервно подрагивали. В этом несчастном трудно было узнать самоуверенного, полного животной силы гвардейца.

Тревожно оглянувшись по сторонам, гость громким шепотом произнес:

— Любезный… э-э, уважаемый… многоуважаемый Иван Яковлевич! Вероятней всего, вы меня не помните. Мы с вами встречались под Смоленском… в лесу. Я тогда еще немного погорячился. Очень желал бы поговорить с вами тет-а-тет, так сказать, с глазу на глаз, без лишних свидетелей.