Глаза Гарнет так сверкнули, что Флинт не осмелился расхохотаться.

— Из чего же вы заключили, что ваш супруг умер от последствий гонореи?

— Разве это не очевидно? — На лице женщины появилось презрительное выражение. — Если бы не болезнь, он никогда бы не оказался в дворовом туалете и его бы не убило молнией.

Качая головой, Флинт уселся на одеяло.

— Только женщины способны обладать подобной логикой.

Воцарилось долгое молчание, казалось, длившееся целую вечность. Наконец он мрачно спросил:

— И что же, этот самый Бобби Джо заразил и вас?

Гарнет задохнулась от гнева:

— Как вы посмели это спрашивать — даже не спрашивать, только подумать? Чудовищный вопрос! В нашу брачную ночь, сэр, Бобби Джо Ренфрю был так же невинен, как и я. Он был девственником! А на следующее утро отправился исполнять свой долг, и больше я его не видела.

— Видимо, он очень спешил исполнить то, что понимал своим долгом, — согласился Флинт, поглаживая густую бороду. — А что случилось с вашим вторым мужем?

— За мистера Скотта я вышла замуж в шестьдесят пятом голу. Он умер трагически. Оказывается, несколько лет испытывал мучительные боли. Как-то раз, когда меня не было дома, мистер Скотт написал, что больше не в силах мучиться, и застрелился в своем кабинете.

— Не он первый, — посочувствовал Флинт. — Во время войны я видел много мужчин с развороченными животами, которые приставляли пистолет к собственному виску. Куда он был ранен?

— Источник его боли находился в пальце ноги.

— Его ранили в палец? — Глаза Флинта от изумления полезли на лоб.

— Это была не рана. Мистер Скотт страдал подагрой.

— Подагрой! Сколько же ему стукнуло?

— Мистер Скотт был моим школьным учителем. Ему исполнилось пятьдесят пять, когда…

— Пятьдесят пять! Не так уж много, чтобы стреляться из-за боли в пальце.

— Я не договорила. Ему исполнилось пятьдесят пять, когда он стал моим наставником. Мне тогда было восемь.

— Вам восемь, а ему пятьдесят пять… — С устным счетом Флинт был явно не в ладах. — Значит, во время свадьбы жениху подходило к семидесяти. — Он встал и швырнул палку в огонь.

— Шестьдесят девять, — сухо поправила Гарнет и уставилась в костер, где, подобно ее гневу, ярким пламенем вспыхнула палка. — Но что это за допрос, мистер Маккензи? Мне вовсе не нравится чувствовать себя подследственной.

— Извините. Но, пожалуйста, продолжайте. Сколько лет вы были за ним замужем?

— Два года… Он умер в шестьдесят седьмом… Только не пытайтесь говорить о нем неуважительно. Мистер Скотт был достойным джентльменом и дал мне образование.

— А у него было имя?

— Фредерик. Фредерик Скотт. Но я привыкла звать его мистером Скоттом, потому что…

— Потому что он учил вас в школе, когда вам было всего восемь лет.

— Будьте добры, сэр, извольте не ухмыляться!

— А вы не отыгрывайтесь на моей шкуре. Не я тому виной, что вам попадались мужья не бог весть какие.

Гарнет устало опустилась на одеяло.

— Я всегда знала, что они не из тех мужчин, о которых слагают романтические баллады, но разве вы слышали хоть одно слово жалобы?

— Нет, и восхищаюсь вашей преданностью, вдовушка Скотт.

Он плюхнулся рядом с ней, и в его глазах Гарнет заметила опасный блеск.

— Скажите-ка, рыжая, не мистер ли Скотт преподал вам урок о том, в какую растерянность приходят мужчины при виде обнаженной женщины.

— Урок?

— Ну да, тот самый, что вы вознамерились проверить на команчах?

— Я же вам говорила, что этому научила меня мама. — Черт побери, этот бородач совершенно сбивал ее с толку. Она примирительно махнула рукой: — Мистер Маккензи, я готова принять ваши объяснения, почему вы лишили жизни двух заблудших дикарей, если вы, в свою очередь, примете мои — с какой целью я прибегла к тем средствам, которыми была вынуждена воспользоваться там, на поляне.

В глазах мужчины вспыхнула насмешка:

— Рад бы, да не могу. Вы очень привлекательная женщина, миссис Скотт.

Его неподдельная искренность заставила Гарнет поднять глаза, и на секунду их взгляды встретились.

— Принимаю ваш комплимент, сэр. — Слова прозвучали не громче шепота.

— А что, рыжая, настоящего мужчину вам приходилось знать?

У Гарнет бешено заколотилось сердце.

— Не понимаю, о чем вы, сэр.

— А мне кажется, понимаете.

— Ваша дерзость оскорбительна.