Шрифт:
Вальдемар был молчалив, как и Стефа. Оба чувствовали, что что-то отделило их друг от друга, и догадывались, что именно. Только Люция щебетала как ни в чем не бывало.
Едва карета остановилась перед крыльцом особняка, едва они вышли и обрадованный Яцентий поцеловал руку Стефе, появился старый камердинер пана Мачея, направился прямо к ней и, склонившись к ее уху, шепнул:
— Старый пан просит панну к себе. Он в своем кабинете.
Девушка побледнела, но смело пошла вперед, не снимая верхней одежды.
Вальдемар догнал ее, они оказались одни в малом салоне.
Вальдемар взял ее руки и поднес к губам:
— Панна Стефания, вы знаете все?
— Да, — сказала она, трепеща.
Он заглянул ей в глаза, смотрел неотрывно:
— Я догадался сразу, еще в вагоне. Только не нужно нервировать себя, дедушка и сам в необычайном расстройстве чувств. Оставайтесь спокойной… ради него.
Он проводил ее до самой двери кабинета.
Пан Мачей сидел в кресле. За три недели он сильно изменился, побледнел, волосы поседели еще сильнее; весь он как-то сгорбился, согнулся, выглядел очень старым. Увидев его таким, Стефа не выдержала: слезы навернулись ей на глаза, она подбежала к старику, присела на корточки у его колен и спрятала лицо в ладони, сдерживая рыдания.
Пан Мачей обнял ее трясущимися руками.
Едва увидев девушку, он понял, что она знает все.
Что-то захрипело в его груди.
— Детка, ты плачешь? Ты все знаешь… От кого?
— Из ее… дневника.
Воцарилось молчание, тяжкое, глухое. Он знал этот дневник!
— Ты писала Люции, что она умерла от сердечного приступа. Была… какая-нибудь тому причина? — спросил он изменившимся голосом.
Стефа колебалась.
— Говори, дитя мое… расскажи все, я хочу знать… не бойся, ты же видишь — я спокоен…
Стефа рассказала, что бабушка, пребывая за границей, не знала в точности, где и у кого живет внучка, но письмо отца Стефы, в котором упоминалось имя Михоровских…
Она умолкла, не желая уточнять, что именно это и стало причиной… Избегала подробностей, потому что они касались и Вальдемара.
Но пан Мачей, легко угадавший недосказанное, склонил голову и тяжко вздохнул. Потом произнес с несказанной горечью:
— Значит, она не простила… до сих пор помнила… самого нашего имени оказалось достаточно… боялась за внучку, оказавшуюся среди нас…
Стефа прильнула губами к его руке, чувствуя, что любит этого старика, что бы ни произошло.
— Нет, дедушка, она все простила… и очень страдала, даже ее дети не знали имени…
— Однако ж она боялась… боялась за тебя. Почему?
Стефа затрепетала.
— Неужели?.. — прошептал пан Мачей.
Внезапно он понял все, перед глазами у него встал Вальдемар…
Тот же трепет охватил и пана Мачея:
— Да, вот главная причина ее опасений. Правда! Вот она! Само существование молодого майората Михоровского, находившегося рядом с ее внучкой, наполнило страхом ее душу…
Старик выпрямился. В его запавших глазах горел огонь всесокрушающей печали.
Он положил руки на плечи Стефы:
— Вставай, дитя мое. Иди к Идальке. Но не забывай о своем старом дедушке, в этой комнате тебе всегда рады…
Стефа поцеловала его руку и тихонько вышла. Пан Мачей стиснул руками голову:
— О Боже, все вернулось… минувшие годы, часы печали… Это ее и убило! Дневник… о, я несчастный… он сохранился, Стеня его прочитала… Господи Иисусе!
После долгого молчания он нажал кнопку электрического звонка на поручне кресла.
Беззвучно вошел старый камердинер.
— Что в доме? — спросил пан Мачей.
— Паненки наверху у пани баронессы, а пан майорат в своем кабинете; он велел доложить ему, когда паненка выйдет от вас. Прикажете просить?
— Нет, нет! Обед скоро?
— Сейчас будут подавать.
— Францишек, извинитесь перед пани баронессой от моего имени — я сегодня не выйду к обеду.
— Пан сегодня еще не пил брома…
— Хорошо, подай.
Когда камердинер выходил, пан Мачей задержал его:
— Сейчас я хочу остаться один, но скажи пану майорату, чтобы он пришел… после обеда и кофе.
Францишек вышел обеспокоенный и удивленный — его хозяин не хотел видеть даже любимого внука! В голосе не умещается!
Пожав плечами, старый камердинер пробурчал под нос:
— Ой, что-то недоброе у нас творится…
VII
Старик был совершенно прав. В тот же вечер Стефа и Люция сидели, прижавшись друг к другу на кушетке в комнате Стефы. Обе плакали. Люция всхлипывала: