В тот же день я вызвала ее к себе и выбранила за пятно, которое она оставила на моем зеркале. После нападения девушка и так находилась в растрепанных чувствах, так что довести ее до слез было легче легкого. Я заставила ее выложить всю мою обувь и одежду, а потом вернуть все на место. Я кричала на нее за малейшие оплошности и без всякой причины, я унижала ее и предъявляла чрезмерные, тиранические требования. Не в состоянии осознать всю несправедливость своей ярости, я заявила, что если она не исправится, то окажется на улице.

Но издевательства над Генриеттой не принесли мне удовлетворения. Меня охватило отвращение к самой себе, и, чтобы спастись от него, я решила не останавливаться. Я отправилась к мадам Луизе.

– Рада, что у тебя все хорошо, – сказала она, восхищаясь моим дорогим нарядом и украшениями.

– Я плачу за все это, – ответила я. – Путь к вершине труден и мучителен. И есть одна вещь, без которой мне действительно трудно. Мне не хватает Лорана.

– Да уж, ни одна состоятельная женщина не может обойтись без такой роскоши, как мужчина-лакей, – согласилась она. – Думаю, тебе не составит труда найти себе мальчика.

– Я бы хотела выкупить у тебя Лорана.

– Извини, – ответила она. – Лоран не продается.

– Купить можно все, мадам, – отозвалась я. – Как насчет шести тысяч ливров?

– Лучше десять тысяч.

– Плачу восемь.

Она позвала Лорана. Он, как, впрочем, и всегда, выглядел просто восхитительно. Увидев меня, мальчик затрепетал от радости. Я потрепала его по попке и ущипнула за соски.

– Какой хороший мальчик, – сказала я.

Вернувшись домой, я представила своего нового слугу графу Жану. Он подмигнул мне и кликнул Генриетту, чтобы та поднялась к нему.

Едва оставшись наедине с Лораном, я толкнула его на постель и бросилась на него, кусаясь и царапаясь. Я заявила ему, что с этого самого момента его жизнь превратится в ад. Ответом на мое неистовство было кроткое смирение и восставшая каменная плоть.

Я не перестала ненавидеть себя, но мне, по крайней мере, больше не было одиноко.

Однажды летом 1766 года, в самый разгар магазинной лихорадки на Рю Сен-Онор, ко мне подошла изнуренная женщина – кожа да кости, закутанные в лохмотья. Она сказала, что умирает от голода, что ей нужны лекарства, и попросила у меня денег. Ее вид вызвал у меня дурноту, и я сунула ей двадцать франков, чтобы отделаться, но она продолжала идти за мной, клянча еще. Я не останавливалась, давая ей понять, что разговор окончен, но женщина не отставала. Разозлившись, я приказала Лорану, который нес мои покупки, позвать двух полицейских, стоящих на другой стороне площади.

Те, увидев мой наряд, решили, что я довольно важная дама, и уважительно выслушали мои жалобы.

– Нарушаем общественное спокойствие, да? – обратился один из полицейских к изможденной попрошайке, а второй ударил ее по плечу дубинкой так, что женщина упала в сточную канаву. Она проклинала меня и кричала, что однажды люди, подобные ей, будут господствовать над такими, как я. Полицейский поднял ее, словно тряпичную куклу, и поволок в тюрьму.

Я продолжила поход по магазинам, забыв об этом досадном происшествии, но вечером мои мысли вновь вернулись к нему. У этой бездомной женщины и так проблем хватает, так почему я не дала ей еще несколько ливров, святой отец, сто или даже тысячу? Я трачу значительно больше на совершенно ненужные вещи. Меня мучила совесть, и мучения эти требовали сильного болеутоляющего. Я пила шампанское с бренди, но это только заставляло мои мысли нестись еще быстрее, и призрак женщины с улицы стоял перед моим мысленным взором как живой. Душевное опустошение быстро нашло более простую форму, превратившись в безумный физический голод. Я отправила Лорана в Ле Нюи Нувей, самый дорогой парижский ресторан, наказав принести мне устриц, бифштекс и несколько порций жареной картошки. Сколько бы я ни ела, аппетит не утихал.

Я бросила Лорана на постель, впилась зубами в его плечо, разрывая кожу, и пила его кровь.

Но все было напрасно, святой отец. Ничто не могло изгнать из моей памяти образ бедной нищенки. Остаток ночи я провела в ванной, мучаясь желудком.

Моя мать была для меня почти чужой. Мне было любопытно вновь увидеться с Анной Бекю, пообщаться с ней как одна взрослая женщина с другой. Последний раз мы виделись с ней каждый день, когда мне было семь лет. За это время ее врожденные кулинарные способности расцвели пышным цветом. Она гордилась потрясающими блюдами, которыми потчевала гостей графа Жана. Я восхищалась ее хладнокровием, с которым она сновала по кухне. Она делала несколько дел одновременно, но умудрялась все делать идеально. Однажды я попыталась помочь ей, но обнаружила, что не способна управляться с острыми ножами, горячей печью, кровью и потрохами. Все это было слишком натуральным, а я как-никак была довольно искусной молодой дамой.

Повесе Жану же была чужда подобная манерность. Он любил готовить и часто с королевской непринужденностью составлял Анне компанию в создании очередного кулинарного шедевра. Нередко приглашал ее посидеть с ним. Анна, всю жизнь мечтавшая попасть в высшее общество, наконец-то смогла вкусить этой жизни на Рю Сен-Юсташ и была совершенно счастлива. Она вела оживленные беседы с герцогами, графами, их женами и подружками. Эта женщина только что разменяла четвертый десяток, но до сих пор прекрасно выглядела и осталась порочной кокеткой, охочей до интриг.

В начале 1768 года у Жана начались финансовые проблемы, так как он проиграл несколько пари и ссужал деньгами ненадежных должников, в том числе и меня. У него оставалось несколько военных подрядов, он, разумеется, открыто и бесстыдно обдирал правительство, но сводить концы с концами становилось все труднее.

Николя Рансон приехал к нам, чтобы сообщить Анне о том, что он покончил с бутылкой и азартными играми и теперь пытается расплатиться с долгами. Мать убедила Николя поговорить с Жаном, и скоро отлученный от брачного ложа супруг моей матушки активно эксплуатировал свое служебное положение в штабе начальника хозяйственного снабжения во благо графу Жану, легализуя для него выплаты по счетам на товары еще до их получения.