В конце концов, злые языки могут говорить, что хотят, а гораздо важнее то, что за девять лет службы его снимали с поста всего шесть раз, и всегда за то, что он не соглашался либо с программой своего министра или окружного начальника, либо с программой органов Государственного контроля. В нашем уезде он находился уже месяца три, народ был очень доволен им, и, что самое главное, он был доволен народом.

Сидит, значит, уездный начальник Еротий однажды утром в своем кабинете и изучает жалобу какой-то вдовы, вдруг входит стражник и докладывает ему о приходе старосты и священника из села Прелепницы.

– Пусть войдут, – сказал начальник, отложил в сторону жалобу, поднял голову и посмотрел на батюшку и старосту, появившихся в дверях… (Позже мы поймем, почему не пришел лавочник Йова.)

Уездный начальник Еротий смерил взглядом попа и старосту с головы до ног, так как знал их только понаслышке.

– Какое у вас дело ко мне? – спросил он наконец.

Староста с батюшкой не договорились заранее, кому говорить с начальством, и поэтому они переглянулись и промолчали.

– С каким делом пришли, спрашиваю я вас?

Первым осмелился заговорить староста.

– Мы, так сказать, пришли от имени ребенка, то есть от имени нашей общины, которая внебрачно родила ребенка, то есть…

Увидев, что староста запутался и своими объяснениями навлечет на них еще больший позор, батюшка сунул ему локтем в ребра, чтобы замолчал, и продолжил сам:

– В нашей общине родился внебрачный ребенок, который нам не принадлежит.

– Почему он вам не принадлежит? – строго спросил начальник.

– Его мать, вдова, принадлежала нам, – вставил староста, но батюшка снова сунул ему локтем в ребра и продолжил:

– Мать его – вдова, родом она из другого села, из Крман, поэтому ребенок ее принадлежит той общине.

– А сколько времени прошло с тех пор, как его мать стала вдовой? – спросил начальник.

– Тринадцать месяцев, четырнадцатый пошел, – ответил батюшка.

– А где она жила все это время? – продолжал спрашивать начальник.

– В нашем селе, – отвечал батюшка.

– И вы, разумеется, как добрые люди, заботились и пеклись о ней, как о всякой сироте?

– Конечно, господин начальник, – ответил староста в полной уверенности, что это заслуга общины, а не церкви, и потому на вопрос следует отвечать ему, а не батюшке.

– И вы, разумеется, не дали бедняжке умереть с голода и жажды, навещали ее, спрашивали, как ей живется?

– А как же иначе, господин начальник, – лез из кожи староста, обрадованный, что господин начальник так лестно думает об общине, где он председательствовал.

– Но, господин начальник, – снова встрял батюшка, – она же родом из Крман.

– Из Крман? – переспросил начальник.

– Да! – в один голос ответили поп со старостой.

– А с тех пор, как она овдовела, приходили к ней хоть раз староста или священник из Крман?

– Нет, господин начальник!

– Ну что ж, кто вдову навещает, тот и расходы несет. И чтоб я больше об этом не слышал, понятно? Мое слово – закон!

– Как же так? – осмелился возразить батюшка. – Мы принесли и письменную жалобу, в таком случае дайте нам письменное заключение, мы пойдем жаловаться выше.

– Послушай, поп, – очень серьезно сказал начальник, – смотри, как бы я у тебя не сбрил бороды, а ты, староста, поберегись, я и так подумываю, не послать ли к тебе на днях ревизию.

Староста с батюшкой побледнели, не смея поднять глаза на начальника.

– Вы думаете, – продолжал начальник, – я не знаю, что у вас там творится, думаете, ваше село далеко, так мне оттуда некому донести…

И староста и батюшка уставились в пол, и у каждого из них перед взором возник Радое Убогий, черный-черный, как грач, и не дай бог, чтоб Радое постигла та участь, какую они пожелали ему в душе.

– И вы думали, – продолжал начальник, – провести меня на мякине! Кишка тонка! Мне стоит ногтем вас прижать, и от вас, как от блохи, мокрое место останется.

И батюшке тут же представился начальнический ноготь, но огромный, каким и полагается быть государственному ногтю. А себя он узрел в виде маленькой, крохотной, черной блошки, которую поймали под одеялом и держат, зажав, два государственных перста, готовые вот-вот положить ее на один государственный ноготь и раздавить другим.

Старосте все это представилось совсем иначе. Сравнение с блохой он отнес на счет попа, потому что тот, такой ядреный, да еще в черной рясе, и в самом деле был немного похож на блоху, насосавшуюся крови. Но хотя староста тешил себя мыслью, что угроза уездного начальника больше касается попа, у него все же засвербила лодыжка примерно там, где заклепывают кольцо кандалов, и он, подняв правую ногу, почесал ею левую.