– Впрочем, – продолжал начальник, – я человек не зловредный. И у меня есть сердце. Все мы люди и должны помогать друг другу.

– Ваша правда! – воскликнули поп со старостой, лица их просветлели. – Мы ничего… мы того… как прикажете!

– Знаю, знаю. Вы хорошие люди!

– Да мы… – ликовал староста. У него тотчас перестала свербить лодыжка, и он едва не подскочил и не обнял начальника.

– Вот поэтому, – продолжал начальник, – я сделаю для вас то, что для других не сделал бы никогда.

– Спасибо, господин начальник! – запели оба и от умиления прослезились.

– А теперь послушайте, что я вам скажу.

– Кого же нам еще слушать, господин начальник! – усердствовал батюшка.

– Значит, так. Вы держите ребенка у себя как дитя общины, как сироту, а подрастет, сами знаете, что делать…

– Золотые слова, господин начальник!

– А ту жалобу, что с собой принесли, порвите. Регистрировать я ее не буду. Лучше, чтоб в архиве и следа не было об этом ребенке.

– Лучше, лучше! – убежденно согласились поп со старостой.

– И не забывайте, – добавил начальник, – что оба вы были у меня в руках, и другой на моем месте такое бы вам устроил, что вы бы вовек не расхлебали. А я вам помог, не забывайте об этом!

– Уж не забудем, господин начальник! – откликнулся староста так умильно и приторно, как умел только он.

– Вот так! А теперь идите! – приказал господин Еротий.

Они еще раз поблагодарили уездного начальника, раз пять поклонились и пошли. Когда они были уже в дверях, начальник еще раз напомнил им:

– И смотрите же, помните, что я спас вас от больших неприятностей, а то бывает, порог переступят и все забудут.

Они обернулись и снова стали убеждать уездного начальника, что никогда, никогда не забудут. Из уездной канцелярии они направились на постоялый двор, где остановились, но по пути ни разу не взглянули друг на друга и не сказали ни слова.

Еще на подходе к некоему городку батюшка, староста и лавочник сделали привал и договорились, как будут действовать. Перво-наперво надо было решить, кому внести в город ребенка. Батюшка отказывался это сделать, староста с лавочником тоже не соглашались. После длительных препирательств порешили, что батюшка пронесет ребенка под рясой.

Потом возник вопрос, как быть с ребенком, когда они пойдут к уездному начальнику. Договорились, что в уездную канцелярию пойдут батюшка со старостой, а лавочник останется на постоялом дворе и будет сидеть с ребенком. По дороге купили бутыль молока и деревянную ложечку, чтобы покормить младенца, если он заплачет.

Еще порешили прятать младенца от всех, а то в городе сраму не оберешься, и поэтому сразу взять отдельный номер, запираться изнутри и не открывать никому.

Договорившись обо всем этом, они спокойно ступили на улицы городка. Единственная неприятность по пути случилась тогда, когда с ними поздоровался поп Илия. В тот же миг ребенок под рясой попа Перы заверещал так, будто его резали. Можно представить себе, как взвился поп Пера, едва не уронивший Милича, а поп Илия шел и все оглядывался и удивлялся, что это случилось с сельским батюшкой, почему вместо того, чтобы ответить на приветствие, он заблеял, как овца.

– Не иначе, как укусила бешеная собака! – решил про себя поп Илия, перекрестился, чтобы его бог миловал от такой беды, и пошел дальше.

Придя на постоялый двор, они тотчас потребовали номер, шмыгнули в него, заперлись, и батюшка свалил свой груз на постель.

Хозяину этого заведения бросилось в глаза, что поп что-то пронес под рясой и что вся троица сразу же закрылась в номере и о чем-то там долго шепталась, но он только пожал плечами, будто хотел сказать: черт с ними, мне какое дело!

Потом батюшка со старостой отправились к начальнику, а лавочник остался сидеть с ребенком и снова заперся в номере. С чем вернулись от начальника батюшка со старостой, мы уже знаем, а каково было лавочнику Йове, когда ему сообщили о результате, можем себе представить. Запершись в номере, они расселись по кроватям и стали тихо договариваться.

– Я его обратно в село ни за что не понесу! – сказал староста.

– Зачем же ты тогда обещал начальнику? – спросил батюшка.

– А разве я?… Как было не пообещать? Если бы он приказал унести всех детей из города, я и это пообещал бы. И не потому, что он строг, а потому, что дело свое знает.

– Еще как знает! – покорно согласился батюшка и добавил вполголоса: – Ничего другого теперь не остается, как взять тебе, староста, ребенка в дом!

– Мне? – вытаращив глаза, сказал староста. – Это ты возьми его к себе! Мало было у меня неприятностей дома из-за этого ребенка? Нельзя мне его к себе…

– Тогда вернемся в село и будем по-прежнему содержать его как дитя общины, – предложил поп.

– Послушайте, люди, – сказал лавочник, впервые в жизни собравшийся дать дельный совет, – а что бы нам поискать здесь, в городе, какую-нибудь бедную женщину… Мы платили бы ей каждый месяц, она смотрела бы за ребенком, и не надо было бы нести его в село.