– Любовь в рассрочку?! – ужасался архивариус, который ни разу в жизни не испытал счастья любви, как есть, например, люди, ни разу в жизни не пробовавшие ананаса или банана.

– В рассрочку, – подтверждал господин Baca. – Любовь – это определенное обязательство, которое мы берем по отношению к той, которую любим, так?

– Так! – говорил архивариус, хотя понятия не имел, так это или не так.

– Вот и получается, – продолжал господин Baca, – что по всем обязательствам я расплачиваюсь по частям, когда и как могу. Теперь понятно?

– Понятно! – отвечал архивариус, хотя на самом деле не понимал ничего.

Вот каков господин Baca Джюрич. Но, кроме упомянутых, у него есть еще одно привлекательное качество: он умеет рассказывать и развлекать. В этом мы убедимся, прочитав следующую главу романа.

Итак, на другой день вечером, как мы узнали из предыдущей главы, господин Baca был приглашен на ужин к госпоже Милеве.

Посередине комнаты был поставлен небольшой квадратный стол; на тарелках лежали салфетки, сложенные в виде сердец, а в центре стола стояла высокая пивная кружка с сиренью, ландышами и фиалками. Госпожа Милева убаюкала Неделько веселой вдовьей песенкой и, желая удивить господина Васу, надела голубое платье.

Прощаясь со своим черным платьем, которое больше не собиралась надевать, она тяжко вздохнула, а надевая голубое, которое отныне будет носить, она вздохнула не менее тяжко.

Около половины восьмого, как и договаривались, господин Baca вошел в комнату, имея на себе один из белых жилетов, и остановился, пораженный, в дверях. Он повторил свой прежний комплимент о голубых одеяниях ангелов, сел за стол напротив госпожи Милевы, и они начали ужинать, ведя приятнейшую беседу.

За ужином господин Baca странно ерзал на стуле, и только после ужина признался, что вынужден был снять под столом ботинок, так как у него страшно болела мозоль. В связи с этим он рассказал госпоже Милеве целую историю.

– Однажды я из-за этой проклятой мозоли чуть было не потерял службы. Я был полицейским чиновником, и вот приходит депеша: прибывает окружной начальник. Наш градоначальник был новичок на этой должности, он забегал, засуетился, ну совсем голову потерял! Мы все надели парадные мундиры. Окружной начальник прибыл, мы встретили его, как положено. Он вошел в уездное управление и велел позвать всех чиновников, чтобы по известному и бескорыстному обыкновению начальства прочесть нам нотацию о добросовестном отношении к своим служебным обязанностям, о четком их исполнении и о многих других вещах, которые можно прочесть в многочисленных циркулярах, засылаемых в провинцию.

Если бы господин начальник говорил недолго, мне удалось бы выслушать его спокойно и покорно, но господин начальник затянул речь и говорил ровно сорок пять минут. Вначале я спокойно и внимательно слушал проповедь господина начальника и ел его глазами так, что он обратил на меня внимание и постепенно стал все чаще обращаться ко мне, и получилось так, что он говорил в основном мне одному.

В первый раз мозоль дала о себе знать точно на пятнадцатой минуте, и нога моя дернулась; это повторилось раза три, и я, как аист, поджал ногу. Прошло еще немного времени, и у меня выступили на глазах слезы, а на тридцать пятой минуте я начал вращать глазами, кусать губы и вообще так гримасничать и морщиться, что господин начальник, который уже привык смотреть только на меня, дважды сбился и испортил свою проповедь. А у меня то губы округлялись в виде буквы «О», то щеки надувались в виде буквы «Ф», то одна щека надувалась, то другая…

В конце концов сановник в замешательстве скомкал свою речь и отпустил нас, а сам остался с нашим начальником. Немного погодя меня вызвал к себе наш градоначальник.

– Господин Baca, что с вами? Чем объяснить ваше поведение по отношению к господину начальнику?

– Простите, какое поведение?

– Поведение, из-за которого господин начальник предложил мне просто уволить вас со службы, потому что во время его речи вы ухмылялись, скалились, кривлялись, – решительно заявил градоначальник.

– Прошу покорнейше извинить, но я никогда не осмелился бы скалиться на господина начальника! Я исправный, добросовестный чиновник и ни разу в жизни не скалил зубы на власти, – оправдывался я.

Тут, на мое счастье, у меня опять заболела мозоль, и я весь искривился.

– Вот, вот, и на меня скалитесь, а еще оправдываетесь!

Пришлось рассказать о своей несчастной мозоли, и с меня едва сняли тяжкое обвинение.

Госпожа Милева весело смеялась над бедой господина Васы и предложила ему яблоки, которые все это время чистила собственной ручкой.

Видя, что рассказ понравился госпоже Милеве, господин Baca продолжал:

– А в другой раз со мной был еще более интересный случай, и связан он с одной дамой.

– Так расскажите же, ради бога! – сказала госпожа Милева и шаловливо посмотрела на господина Васу.

– Было это той же зимой, – начал свой рассказ господин Baca. – Однажды вечером меня пригласили на ужин по случаю славы [2] господина председателя окружного суда. За столом я сидел рядом с госпожой председательшей, а с левой стороны от меня сидела свояченица помощника председателя. Она считалась самой красивой девушкой, и все наперебой ухаживали за ней. Я изо всех сил пустился развлекать ее и сразу же заметил, что моя болтовня ее забавляет. Я ухаживал за ней, предлагал и подавал все, что ей угодно было отведать, был так внимателен и так ей понравился, что, когда пели «многая лета» господину председателю, признался ей в любви. Надо ли говорить, что в ту самую минуту, когда я объяснялся в любви, мозоль начала жестоко досаждать мне. Чтобы иметь возможность продолжить разговор, я вот так же, как сейчас, снял под столом ботинок и вернулся к объяснению, еще более решительно и смело. Христина не пожелала сразу ответить на мое признание, а лишь ласково сжала мою руку и в тот самый миг, когда стали петь «многая лета» дочери председателя, тихо сказала: