– А кайф козырный?

– Мне теперь никакого порошка, никакой травки близко не надо, только эти французские таблетки.

– Уговорила, пойдем. Знаю тут одно местечко, только без глупостей. Начнешь меня облизывать, сразу крикну Кураса, и угодишь ты прямо к Жорику.

– Это который тебе матку вывернул? – пошел я на пробную провокацию и понял, что поспешил.

Она захлопнулась, как дверь сейфа, тихо, но капитально. Сразу сломавшись, тупо побрела к воде. Жалкая и вместе с тем до омерзения отвратительная.

– Ну, идем, что ли? – крикнул вдогонку, пытаясь грубостью исправить положение.

Но все было бесполезно. Наверное, ей казалось, что ее моральная и физическая неполноценность видна всем.

– Постой, дуреха. – Догнав ее у самой кромки воды, я преградил ей путь. – Послушай, Галка, я могу ему за тебя отомстить. Я сделаю так, что он совсем не захочет жить. Он будет лизать твои пятки, просить прощения при всех и у всех, кого обидел.

– Брехня! Он никого не боится. Он всегда вооружен. Он не человек! Да, я знаю, что и я не человек, но плохого никому и никогда не делала… Кроме себя и матери.

– Успокойся, пойдем в твое потайное место, там все и обговорим. И не бойся меня. Никакая я не лесбиянка, клянусь тебе. Придет время, и ты убедишься в этом сама.

– Ладно, идем, только осторожно, чтобы никто не видел. Это место знали только двое – я и Генка.

Если бы я был лошадью, то весь блядский пляж сейчас бы слышал, как у меня ухнула селезенка. Боясь спугнуть, не задавая больше вопросов, я послушно шел за ночной феей, чуть осветившей мне перспективу моего дела. Три сосны, упавшие внахлест, образовали нечто вроде шалаша, причем дальний и глубокий его угол был выстлан чем-то мягким и сухим. Это было тем более кстати, что у реки становилось холодно, а шелковая комбинация и легкий халатик грели весьма относительно.

В полной темноте, забившись в этот самый непродуваемый угол, мы тесно прижались, вколачивая друг в друга крупный, бивший нас озноб. Где-то сбоку щелкнул выключатель, и наша пещера осветилась слабым желтым светом подвесной «электромыши».

– Да у тебя тут полный комфорт? Прямо как в баре «Будь как дома».

Она вздрогнула, на минуту перестав дрожать, а после ее заколотило с новой силой. Она отстранилась от меня, настороженная, готовая ко всему.

– Ты там бывала?

– Приходилось, а что?

– Нет, ничего. Давай твои колеса.

– Держи.

– А сама?

– Нет, я только после тебя.

– Тебя как зовут?

– Констанция.

– Имя чудное. Ты первая их глотай, я только после тебя.

– Пожалуйста. – Упрятав две горошины под язык, я имитировал несколько глотательных движений, всем своим видом рисуя, что я на пути к блаженству. Однако повторять она не торопилась, видимо ожидая реакции моего организма.

– Пей, дуреха, чего боишься? Зачем мне тебя травить? Какой смысл? Дай чем-нибудь укрыться.

– Сейчас.

Наконец-то, проглотив таблетки, она протянула мне малиновый пиджак.

– Откуда он у тебя? – чувствуя, как начинает кружиться голова, безразлично спросил я.

– Да так, был у меня один знакомый. Оставил случайно.

– Кто это и когда?..

И тут я с ужасом обнаружил, что таблетки под языком растворились без следа, а значит, через пять минут растворюсь и я, отпустив только что выловленную рыбку.

– Кто и когда? – требовательно и пьяно повторил я.

– А тебе-то какое дело? – глупо улыбаясь, спросила проститутка. – Может, это мое личное дело и самая сокровенная тайна. Крутые колеса, я уже плыву.

– Как его зовут? Чучело, говори же.

– Ничего никому не скажу. Констанция, милая, он любит меня, а я его, а тебя он не любит. Он не любит костлявых баб. Ты же костлявая, а я мягонькая. Вот потрогай вот здесь и здесь. Приятно? Поцелуй меня, моя хорошая, ну поцелуй, пожалуйста, делай со мной все, что ты хотела, я тоже тебя лю-ю-блю… Ну давай, я разденусь вся.

– Заткнись, параститутка, – выворачивал я язык в необъятном небе, улетая в неотвратимом блаженстве.

– Зачем ты так, милая, – слюнявилась улетающая следом соседка. – Не надо, мы же обе проститутки, мы одной крови…

Из блаженного оцепенения меня вырвал истошный вопль. Еще не проснувшись, я открыл глаза и не сразу понял, что происходит. Прямо надо мной с широко распахнутыми глазами стояла полуголая женщина. Даже при сером свете раннего утра я уловил, куда направлен ее взгляд. А направлен он был именно туда, куда и должна смотреть баба, если, конечно, она настоящая. С этим все понятно, но почему такой ужас написан на ее физиономии, что страшного для себя она могла там увидеть?