Салтердон сглотнул. Не отрывая взгляда от Марии, он безжизненным голосом продолжал рассказ.

– Неожиданно из глубины всплыло чудовище и перекусило отца пополам. Когда это случилось, мисс Эштон, я смотрел ему прямо в глаза. Он даже не вскрикнул. Он был слишком гордым.

Салтердон закрыл полные муки глаза. Дыхание его сделалось затрудненным.

– На его месте должен был быть я, мисс Эштон. Если бы он в ту ночь не занял мое место, то теперь был бы жив, наслаждаясь положением, которое дает герцогский титул, достойный его великих предков. Он был чертовски хорош в этой роли. Всегда благоразумный. Рассудительный. Самый умный человек из тех, кого я знал. В мгновение ока в десятилетнем возрасте я стал герцогом Салтердоном. И мне, черт возьми, нужно было быть достойным репутации отца, как джентльмена, как главы семьи, героя, пожертвовавшего жизнью ради своих близких… А я больше всего хотел свободы, чтобы наслаждаться беззаботным детством.

Он опять умолк. И только тогда они обнаружили, что остались в комнате одни. Когда ушли Эдкам и Молли? Красные мерцающие угли продолжали согревать и освещать комнату, но облака пара постепенно рассеивались, оставляя после себя лишь холодную сырость, которая проникала в складки одежды Марии, пробирая до костей.

Когда в последний раз она осмеливалась дышать?

Когда она успела сесть на край кровати, почти неприлично прижавшись к его телу?

Когда она нашла его руку и успокаивающе сжала ее, так же, как он делал это сегодня днем?

Когда она утонула в этих темных глазах, погрузилась в его мучительные воспоминания, так что сердце замирало, а дыхание прерывалось?

Когда он перестал быть для нее просто пациентом?

Когда он превратился в мужчину из плоти и крови, заставив ее забыть обо всем и так обострив чувства, что она даже через платье ощущала жар его обнаженного тела? Как будто к ее бедру прикасались раскаленным железом. Несмотря на то, что ему исполнилось тридцать пять, тело у него было, как у юноши. Мария подумала, что даже в самом расцвете юности он выглядел точно так же. Разница только в глазах, где прятались усталость, страдание и гнев. С замиранием сердца она вдруг поняла, что чувства, которые она испытывает, не имеют ничего общего с жалостью или даже с нежностью и состраданием сиделки к своему пациенту.

Мария смутилась. Она попыталась отпустить его руку, но он не позволил. Его горячие и влажные пальцы удерживали ее, как ни пыталась она высвободиться, не теряя достоинства.

– Отпустите меня, – она повторила попытку. «Отпустите», – мысленно умоляла она, но ее тело – ее вероломное тело – само в жажде близости тянулось к нему.

Он провел ее рукой по своему животу. Ладонь Марии размазала последнюю маленькую лужицу масла вокруг пупка и скользнула по дорожке блестящих темных волос, уходящей л од полотенце.

– Мне, наверное, нужно позвать Гертруду, – еле слышно сказала Мария. Она не отрывала взгляда от их сцепленных рук, скользнувших вверх по его широкой груди к твердым соскам цвета меди, а затем опять вниз к животу, и еще ниже, пока кончики ее пальцев не коснулись полотенца.

– Не хочу Гертруду, – ответил он.

– Но она точно так же может…

– Она далеко не так красива.

Мария вся вспыхнула, взглянув ему в лицо… эти глаза, губы, которые насмехались над ней, дразнили, проклинали ее. Казалось, он собирается сказать что-то такое, что окончательно лишит ее присутствия духа. Воздух вокруг них как будто звенел от напряжения, и она поняла, что больше не в силах переносить заполнивших все ее существо чувств: страха, волнения, нежности… и необычного наслаждения. А потом…

Свободной рукой он обнял ее за шею, крепко ухватил пальцами за волосы и притянул к себе так, что ее соски слегка коснулись его груди. Их лица, губы оказались совсем близко. Разум приказывал ей сопротивляться, но тело не слушалось. Следовало сказать, что, хоть он и герцог, а она наемная прислуга, он не имеет права обращаться с ней, как с какой-нибудь дешевкой, вроде Молли.

И нельзя путать ее с теми женщинами, которым льстят его небрежные знаки внимания. Но она молчала.

Мария попыталась облизнуть пересохшие губы, но язык ее был таким же сухим и шершавым.

Что он делает?

Зачем?

Разве он не замечает ее чувств?

Конечно, нет. Откуда? Она сама только что поняла это…

Он притянул ее ближе и поцеловал, грубо, настойчиво. Его язык проник ей в рот, сплетясь с ее языком, лишая возможности дышать и отнимая остаток сил. Свободной рукой он просунул ее ладонь под полотенце к той незнакомой и запретной части своего тела… всего лишь легкое касание…

Вскрикнув, она вырвалась и бросилась к двери.

– Разве я так ужасен, мисс Эштон? – его громкий голос, в котором слышались горечь и гнев, заставил ее остановиться на пороге. Он хрипло рассмеялся. – Можете не беспокоиться. Мои ухаживания не пойдут дальше. Негодяй, разбивший мне голову, превратил меня в евнуха, мисс Эштон. Знаменитый лондонский распутник, соблазнитель невинных девушек и непревзойденный разрушитель семейных уз наконец получил по заслугам.

Хлопнув дверью, она убежала к себе в спальню. Разве он не замечает ее чувств?

Подобные ночи, холодные, ветреные и темные, он обычно проводил в компании спутников, у которых, как и у него, денег и свободного времени было больше, чем интеллекта. Расположившись перед камином в каком-нибудь Клубе или в задней комнате таверны, они спускали в азартные игры содержимое своих кошельков, накачивались элем или другими дьявольскими напитками, тащили наверх дешевых проституток, чтобы провести с ними несколько часов, делая вид, что это что-то значит для них.