— Олег Павлович, иди сюда, — позвала Марина.

— Что? — На мгновение он опешил. Сердце вздрогнуло, и горячая кровь хлынула по всему телу и в миг согрела его. Он вопросительно уставился на неё, не веря своим ушам.

Марина лежала на спине, подложив руку под голову, и улыбалась.

— Я не понял, что ты имеешь в виду, — сказал он изменившимся голосом.

— Тебе холодно?

— Холодно.

— Иди сюда, — сказала Марина. — Я сейчас вылезу, а ты сразу прыгай в мешок, пока он тёплый. Через каждые тридцать минут будем меняться. Я буду следить по часам.

— Не надо, — сказал Олег, сразу остыв и опять почувствовав, что зябнет. — Мой дед в войну по трое суток в снегу лежал. А это — пустяки. Скоро двинем в путь, до рассвета уже недолго.

— Не знаю долго или недолго, — сказала Марина и, повернувшись на бок, уткнулась носом в свои часики. — Во-первых, я не собираюсь тащиться по грязи ни свет ни заря и, во-вторых… во-вторых, пока всего лишь без пяти час.

— Что-то не то, — возразил Олег и от удивления выпучил глаза. — Не может этого быть.

Марина приложила часики к уху.

— Идут.

— Не верю.

— Посмотри сам, — она протянула ему руку с браслетом.

— Фу, чёрт! — воскликнул Олег, не двигаясь с места. — Как медленно идёт время. Тогда я, пожалуй, не прочь погреться, — признался он.

— Кое-как дождалась, — сказала Марина, — когда ты сам затрясёшься как заяц. Обозвал меня зайчишкой? — напомнила она, улыбаясь. — В следующий раз не будешь обзываться.

Олег встал и подошёл к ней. Ему было не до шуток.

— Ты в чём будешь ждать?

— В простыне, — ответила она. — Я так укуталась, что до утра с ней не расстанусь. А одежда на тебе сухая? — спросила она.

Олег пощупал ладонями рубаху и брюки.

— Кажется не совсем, — сказал он. Вышел за кусты и разделся. Брюки, рубаху и носки повесил там же на сучок, сандалии бросил на землю. Оставшись в одних плавках, замёрз ещё сильнее и скорее побежал на полянку. Марина сидела, укутавшись в простыню и закрыв ноги краем палатки. Олег залез в мешок. И — странно — теперь у него не было желания побыть в мешке вместе с Мариной. Теперь было одно желание — скорее согреться.

Ветер стих, и только на верхушках черёмуховых кустов чуть-чуть шелестела листва. Олег перестал дрожать от холода, и опять появилась нехорошая мысль, подогреваемая желанием.

— А я мог простудиться, — сказал он, прогоняя от себя эту мысль и стараясь отвлечься.

— Конечно, — согласилась Марина. — Ещё не хватало, чтобы слёг из-за меня.

Усилием воли заставил себя довольствоваться тем, что есть. Приятная истома сковывала все тело, и Олег задремал. Ему почудилось что-то такое, что бывает в состоянии полузабытья — какие-то обрывки впечатлений: будто бы рыбачит сидя в лодке, на дно падает ёрш и растопыривает свои колючки; затем вдруг сразу его новую моторку качает на волнах, а в ней сидит Марина, понурив голову и свесив сосульки волос, а в руке у неё блестит консервная банка. Тонкая загорелая рука, безнадёжно опущенная между колен, и блестящая консервная банка. Он проснулся и почувствовал сердцебиение. Немного полежал, пришёл в себя, открыл полу мешка и высунул голову. Начинало светать. Воздух был сырой и холодный. Марина сидела на брезенте, накинув поверх простыни байковое одеяло. Она с кислой улыбкой смотрела на Олега, зябко пошевеливая дрожащими плечами.

— Что же ты, — сказал он, — забыла, что через полчаса меняться надо?

— Я подумала и решила, что так часто меняться не стоит, — сказала она. — Лучше будем так: сколько можешь — терпи. Я ещё могу потерпеть.

— Довольно мёрзнуть, — сказал Олег вылезая из мешка. — Прыгай сюда скорее.

Олег побежал одеваться, и Марина, сбросив с себя одеяло, засеменила к мешку.

Одевшись, Олег вернулся на поляну и приготовил себе ложе, постелив на траву чехол спального мешка и сделав изголовье из черёмуховых веток (благо принёс их целую охапку. — хватило на двоих), запахнулся в одеяло и лёг, укрывшись палаткой. Снова появилась дрожь. Олег закутал ноги, накрылся с головой и стал чаще и глубже дышать. Своим дыханием Олег согрел воздух под брезентом и перестал дрожать.

Он проснулся от шума и крика, когда взошло солнце. Шумели лошади, проходя совсем близко и задевая кусты. Кричал конюх:

— Но-о! Проголодались. Орлик, куда! Орлик, Орлик, тпрё, тпрё! Куда тя понесло, леший! Но, шевелись!.. Но-о…

Позванивал колокольчик на шее караковой кобылы, заливисто ржал жеребёнок, фыркали лошади, пели птицы, высоко в голубом небе парил коршун, и капельки воды на траве и в чашечках цветов искрились от яркого солнца, подрагивали вместе со стебельками при малейшем движении воздуха. Слабый ветерок освежал лицо и шелестел черёмуховой листвой.

Марина лежала на боку, и Олег мог видеть только её волосы и мочку уха.

— Не спишь?

— Нет.

— Взгляни, какое утро.

— Я уже видела.

«Тоже, наверно, лошади разбудили», — подумал Олег.

Вставать не хотелось. Он долго смотрел на парящего коршуна, который кружил над серым утёсом, забираясь все выше и выше. Исчез звук колокольчика, и Олег не заметил, как снова уснул, и спал ещё долго. Под конец приснилась ему назойливая муха: будто она ползала по лицу, а он никак не мог прогнать её от себя. Вот вроде уж поймал возле носа, а она опять появилась ниже губ и стала щекотать. Мучился пока не проснулся. Марина водила по его лицу травинкой.