– Злой у тебя язык, капитан.

– Да и сам я не подарок. По ночам, вы, батюшка, не поверите, шерстью покрываюсь.

– Типун тебе!

– Во-во! А потею как! – сказал Гринчук, продолжая рассматривать венок.

– Ну что там у тебя? – нетерпеливо тронул его за плечо священник. – Ноги уже болят, сидеть не могу.

– Что и ожидалось, – капитан указал пальцем, – шуточка из серии дружеских розыгрышей.

– Я без очков и не вижу ничего, о Господи! – отец Варфоломей схватился за спину, с трудом, закряхтев, выпрямился.

– А дальше пусть наши доблестные саперы действуют! Вон, кстати, и они, – Гринчук тоже встал, потянулся. – Мне бы с вами, святой отец, поболтать.

– Свидетелем меня, что ли, надумал сделать? – недовольно спросил священник.

– А жизнь сейчас такая, батюшка, или свидетелем, или пострадавшим, или подозреваемым. Или, еще хуже, ментом. Так что вам еще повезло.

– Гринчук, привет! – поздоровался подошедший сапер.

– Привет, Володя!

– Чего тут у нас?

– У вас? Дружеский розыгрыш. Привет от пиротехников Китая. В этом венке. Что там дальше – не заглядывал.

– Полагаешь?

– И ни хрена я не полагаю, Володя. Всех умных в саперы отправили, а нас – в опера. Так что, вы тут решайте свои технические проблемы, а я пойду вот со святым отцом пообщаюсь. Пора уже, знаешь, и о спасении души подумать. На пенсию пора.

– Задрал ты уже всех этой своей пенсией! – засмеялся сапер, – как это ты умудрился в тридцать семь лет выслужить срок?

– Ну, здрасьте, а в спецназе, между прочим, год за полтора. Я ведь отмахал…

– Точно, извини – забыл. А теперь – свободен, капитан. У тебя пенсия, а мне еще работать и работать.

– Если что, я у батюшки.

– Только, ты, Юра, особо губу не раскатывай, – сказал священник Гринчуку, когда они медленно пошли от могил к церкви, – я ни у кого в стукачах не был и на старости лет не собираюсь.

– Упаси Бог, батюшка, как можно? Нашей структуре и в старые-то советские времена духовенство вербовать не разрешалось. Этим всегда занималась госбезопасность, – Гринчук присел, уворачиваясь от подзатыльника, – а вот рукоприкладство – не наш, и, насколько я знаю, не ваш метод.

– Метод, метод, – пробурчал отец Варфоломей, – дожился на старости лет. Какой-то мент в глаза может любую гадость сказать. Сейчас как погоню…

– Не нужно гнать. Я уже переродился и исправился. И почти наставился на путь истинный…

– Лизать тебе в аду сковороду раскаленную, за слова свои дерзкие!

– Только не надо угроз. Не надо. Мне и так страшно. Так страшно, что иногда хочется смеяться, – Гринчук остановился.

– Чего стал? Пошли в дом.

– Давайте лучше вон там, на лавочке, – серьезно предложил Гринчук.

– Чего так?

– Чего? – Гринчук тяжело вздохнул, – А если врать придется? Если мне придется врать перед иконами? Лишний грех…

– На лавочке так на лавочке, – согласился священник, – не поймешь тебя, раб божий, когда ты серьезно говоришь, а когда словоблудством занимаешься.

– Я и сам не пойму. Присаживайтесь, батюшка.

Отец Варфоломей сел на лавку, прикрытую от солнца и посторонних взглядов кустами сирени, и с блаженной улыбкой откинулся на спинку:

– Хорошо-то как.

– Хорошо, – поддержал его Гринчук, присаживаясь рядом.

– Ладно, – чуть помолчав, провозгласил батюшка, – чего сказать хотел?

– Да не сказать… Посоветоваться.

– Советуйся. Только…

– Я уже все понял. Ни каких личностей. Только общий разговор. Кстати, молебен Гиря заказал?

– Заказал. А тебе что?

– За погибших? Или как это правильно сказать?

– За погибших.

– Молитесь, батюшка, за убиенных.

Отец Варфоломей перекрестился:

– А сказали, что на рыбалке, динамитом.

– Не на рыбалке.

– В каком мире живем, Господи!

– В каком живет, в таком и живем, – невесело улыбнулся Гринчук. – И чем дальше живем, тем страньше. И в связи с этим я хотел спросить у вас, батюшка, вы ничего странного не замечаете в последнее время?

– Если хлопушки на кладбище подрывать не странно, то тогда ничего.

– Хлопушки… Хлопушки – это тоже странно. Обычно, если бы бомбу килограммов на пять… Или еще больше. А так… – Гринчук покачал головой.

Помолчали.