– Капитан, – сказал посетитель. – Но зовут меня Алексей.

– Просто Алексей. Мило и очень демократично, – одобрил Пфайфер. – Вы так хотели со мной пообщаться, что даже решили не присылать повестку?

Капитан прошелся по палате, остановился перед мониторами. Достал из кармана небольшую коробочку серо-зеленого цвета и положил ее на столик.

Изображение на экране наблюдателя пропало, аппаратура тревожно звякнула, предупреждая наблюдателя, тот резко повернулся в кресле к пульту, но обнаружил на экране надпись «Допуск».

Допуск так допуск. Наблюдатель сделал пометку в журнале о том, что в палату прибыло официальное лицо со спецдопуском, и вернулся к чтению. В книге как раз начиналась дуэль.

– Вы как-то болезненно реагируете на появление представителя правоохранительных органов, – сказал Алексей, сев на стул напротив Пфайфера. – Личный опыт общения?

– Вы неправильно сели. – Пфайфер снова взял аэрозоль и обработал глаза Касееву.

– Что не так?

– Вам нужно было сесть на стул верхом, положив руки на спинку. Так все выглядело бы живее. Очень душевная получилась бы мизансценка. У вас такая располагающая внешность – наверное, вы любите играть доброго полицейского. Вам бы еще пошло цитирование классики. Лучше – Серебряный век. Вы любите Блока?

– Я люблю Фета. Это не так чтоб слишком Серебряный век русской поэзии, но мне нравится. – Алексей улыбнулся.

Очень у него была искренняя и располагающая улыбка.

– Я бы хотел…

– В жопу свое хотение засунь, – неожиданно посоветовал Пфайфер, – потом пойди к своему начальству и попроси, чтобы оно тебе его либо вытащило, либо протолкнуло поглубже, к гландам.

– Не понял…

– Другими словами – на фиг из палаты.

Дыхание Касеева стало более ровным, наконец подействовала ударная доза успокоительного, Женя заснул. Страшненькое это было зрелище – спящий с открытыми глазами. С налитыми кровью, испещренными прожилками глазами.

– Пошел к черту, – уже тихим голосом сказал Пфайфер. – Я буду разговаривать с тобой или с тебе подобными только в официальном месте. И приду я туда только по повестке. Но не раньше.

Капитан задумался, пошевелил губами. Насколько смог понять Пфайфер, капитан не ругался. Капитан искал варианты.

– Ладно, – сказал капитан и встал со стула. – Попробуем.

Стул был повернут спинкой к Генриху Францевичу, капитан сел на него верхом и положил руки на спинку стула. Потом оперся подбородком на руки, чуть прикрыл глаза и тихо произнес:

– Ночь, улица, фонарь, аптека…

Пфайфер почувствовал, как глупая улыбка пытается просочиться на его губы.

– Все, – тяжело вздохнул капитан, – больше из Блока не знаю. Могу попытаться вспомнить Гумилева. Что-нибудь. Или Есенина? Выткался на озере алый цвет зари… что-то там такое, плачут глухари… Ни хрена они, кстати, не плачут. У них пение – будто кто-то трясет спичечным коробком. Токуют они в марте, поэтому потащить в стог и изминать, как цвет, в такое время года порядочную девушку мог только морозоустойчивый садист. Не разбирающийся к тому же в родной российской природе… И кроме всего вышеперечисленного, я представляю военную прокуратуру и хочу задать вам несколько вопросов в связи со смертью коменданта железнодорожного перегона… а вовсе не о вас и вашем коллеге. Или мне что, уйти?

– Оставайтесь, – разрешил Пфайфер. – Бог с вами.

– Вот и славно, – облегченно выдохнул капитан и даже вытер лоб. – А то, как вы очень образно сказали, начальство мне бы засунуло… по самые.

– Что конкретно вас интересует?

– Конкретно… – протянул капитан. – Что и как вы видели? С момента остановки. И…

Капитан замялся. Или сделал вид, что замялся.

– …И не снимали ли вы все это камерой…

– Не работал ли я кадром, – поправил Пфайфер. – Сейчас так говорят – «работал кадром». Работал, с двух точек, но… полковник очень торопился и ему было нужно, чтобы мы убрались поскорее с платформы. Вот он и выстрелил. Два очень неплохих выстрела.

– И вы успели убраться с платформы?

Пфайфер посмотрел на Касеева, вздохнул.

– С платформы мы убраться не успели. Зато я успел выбросить всю электронику. Так что лично я отделался очень легко. По сравнению с пассажирами и Женькой. Сколько там, кстати, народу пострадало?

– Съемок самого инцидента… гибели железнодорожника… вы не вели? – Капитан вопрос проигнорировал.

– Нет, не вели.

– Но видели.

– Да. Полковник подошел, поднял пистолет и – бац! Я же говорил, он очень хорошо стреляет. Хотя камера, конечно, меньше, чем голова железнодорожника. Но если вас интересует мое личное мнение… – Пфайфер вопросительно посмотрел на капитана, подождал, пока тот кивнет утвердительно, мол, да, мол, конечно, интересует. – Стрелять нужно было не в железнодорожника. А в…

Капитан продолжал слушать, не торопясь перебивать и пресекать возможные некорректные разговоры. Он продолжал сохранять выражение вежливого интереса на лице даже тогда, когда аэрозоль выдал новую порцию зловония.

– Потрясающая братская технология, – сказал Пфайфер. – Как и все, что нам передают Братья. И так же отвратительно воняет. До тошноты. Я-то уже привык, а вы, я смотрю…

– Я привыкну, – пообещал капитан. – Даже сильные запахи перестают восприниматься, когда…

– Эти – не перестают. Вот уже десять лет воняет по всей Земле. Десять говняных лет. Вы, наверное, даже и не помните, как это – чистый воздух, без вони…