Люди, стоявшие на улицах, даже не знали, куда смотреть. Откуда будет изливаться правда. Вся правда.

Просто стояли и ждали.

– Внимание! – сказал оператор-один.

Ему показалось, что над городом поднимается зарево, но потом понял – включился кадропроектор. Гигантский, создавший кадропроекцию в несколько сот метров. Яркую, четкую, объемную.

В каждом городе страны. С востока до запада. С севера до юга. Гигантские люди… Один и тот же человек. Мужчина лет пятидесяти – седые виски, серьезный взгляд, громкий голос.

Очень громкий голос.

– И все-таки это попахивает театральщиной, – заметил Старший, поморщившись. – Такие серьезные темы – и таким пошлым образом.

– Это ты у нас такой изысканный. А народ внизу подготовлен жрать именно такое варево, без полутонов и оттенков. Если меду – то полной ложкой, если водку – до умопомрачения… – Младший усмехнулся. – Мы, русские, иначе не можем.

– Ну да, – кивнул Старший. – Мы, русские… Что интересно, будут делать они, нерусские. В Брюсселе сейчас, наверное, весело.

Старший был прав, хотя «весело» в данном случае не совсем соответствовало общему настрою.

Вся Европа находилась перед телевизорами. И европейцы ждали. Их никто не звал на улицы, им никто не обещал рассказать всю правду. Наверное, правда предназначалась только для русских. Русская правда.

Азия, Америка, Австралия – все, кто мог, сейчас были возле телевизоров. Даже в Африке несколько миллионов человек нашли возможность оторваться от своих гражданских войн и посмотреть, что же сейчас будет происходить в России, в счастливой обладательнице четырех Территорий.

В Украине привели свои войска в состояние боевой готовности. В остальных, граничащих с Россией странах также хотели, но побоялись испортить отношения. Украине портить было нечего.

Все затаили дыхание.

– Твою мать! – сказал капитан Горенко, выделившись при этом из миллионов и миллионов молчавших землян. – Твою мать!

– Что так? – спросил Гриф.

– Это же Малиновский!

– И?..

– Наш главврач.

– Твою мать, – сказал Гриф.

– Мне надоело ждать и притворяться, – сказал Малиновский.

Голос прокатился над головами людей, спугнул птиц.

– Из меня сделали убийцу, – сказал Малиновский. – А из вас – подопытных животных.

Животных, сказало эхо.

Люди молчали.

– Я – главный врач Адаптационной клиники, Малиновский Игорь Андреевич. Три месяца назад я возглавил Клинику и понял, что больше не могу молчать…

– Господи, кто ему писал текст! – возмутился Старший. – Сейчас он еще скажет нечто вроде «так жить нельзя».

– Ничего-ничего, – отмахнулся Младший. – Пипл схавает.

– Еще четыре месяца назад я думал, что Клиника предназначена для спасения людей. Полагал, что служение человечеству – ее предназначение. Ложь, – сказал Малиновский.

Ложь, сказало эхо.

– Не нужно, – простонал Горенко. – Не нужно…

– Я проверил все архивы Клиники. Я проверил все несколько раз, прежде чем решился на этот шаг. Вы помните плесень? Вы все помните плесень, потому что это единственный подарок Братьев, равномерно распределившийся по планете. И знаете почему?

Почему, спросило эхо.

Почему, прошептали люди на улицах.

– Это всего лишь побочный продукт программы контроля над человечеством. Не инопланетной программы, а нашей, земной. Земной программы, рожденной в наших собственных лабораториях, нашими собственными учеными. На нас просто поставили опыт. Эксперимент. Даже не так, не эксперимент. Это было воздействие, заставившее нас забыть о Встрече. Отвлечь внимание, дать возможность организовать Территории… Миллионы смертей.

Трошин прислушался. Попросил повторить приказ.

– Найдите и уничтожьте кадропроектор, – приказал начальник штаба. – Немедленно.

Трошин оглянулся на своих подчиненных. Они слушали выступление. Они хотели его слушать.

Трошин переключился на канал внутренней связи, отрубил внешнюю.

– Володя, – окликнул Трошин оператора-два. – Не дергайся, продолжай смотреть.

– Да, – коротко ответил оператор-два, было даже незаметно, что он разговаривает. Так же сидел неподвижно, глядя на монитор.

– Сколько тебе нужно времени, чтобы найти этот кадропроектор?