28 февраля 1995 года.

Подтверждаю готовность к выполнению команды «Пароль».

1 марта 1995 года.

Приступить к исполнению команды «Пароль».

2 марта 1995 года, четверг, 9-15 по Киеву, Город.

Два дня, целых два дня у меня не происходит ничего знаменательного. Жизнь решила, что за последнее время я израсходовал достаточно нервной энергии и пора переходить в режим релаксации или, скорее, накопления этой самой энергии. Более того, даже в нашей лучшей в мире газете для меня наступила пауза. Кто-то очень богатый, или просто очень знакомый с главным редактором, благополучно заменил материалы отдела расследований на заказной кирпич объемом в полосу и даже с фотографией.

И я просто счастлив. Корреспондентам гораздо хуже – они живут от гонораров, а мне наш Главный, он же учредитель, платит, во всяком случае, должен платить, ежемесячно, независимо от написанного. У меня большое преимущество. Особенно приятно ощущать это именно в такие моменты. Писать не надо, а зарплата идет. Ни во вторник, ни в среду, несмотря на то, что действительно начинается весна, все течет и все изменяется. По этому поводу я настолько расслабился, что перестал читать газеты, смотреть телевизионные новости и уперся в видушник. Спасибо друзьям из Голливуда. Боевик на экране – это гораздо интересней, чем боевик в жизни. Маленький человек сражается с системой и побеждает. Либо у них маленькие люди – самые мощные в мире, либо систему надо менять. Вообще, американцев я давно подозревал, поначалу чисто теоретически, поскольку живого американца пока в глаза не видел. Но год назад мне удалось преодолеть этот пробел в своем образовании. К нам в редакцию приехал консультант из Соединенных Штатов. Старый газетчик вышел на пенсию и при поддержке какого-то фонда явился в независимую Украину поднимать независимую прессу. Наш еженедельник, куда американец попал на целый месяц, был, по общему мнению редакции, на недосягаемой высоте и без вмешательства западных профессионалов. Личным негласным распоряжением Главного американца прикрепили ко мне. От него я наслушался всякого, но главное, что вынес из бесед, – это полное непонимание американцами нашей специфики. Семидесятилетний пенсионер свято верил, что мэр города в связи с выборами будет очень болезненно реагировать на критические выступления в прессе. Он был уверен, что информация о наших спортсменах, победивших на Олимпиаде, должна находиться на первых полосах. Я чуть не свел с ума переводчицу, на примерах объясняя наивному иностранцу нашу специфику. Но окончательно я прозрел после разговора за столом у меня дома. Теща и жена принесли на стол наши вареники, которые жена Джека обозвала итальянскими равиолями, а мы, поговорив о политике, перешли к истории. Оказалось, что Джеку довелось воевать в Корее.

– Эти северные корейцы, – в завершение разговора сказал Джек, – ведут себя совершенно недопустимо. Они отказываются выполнять наше требование о свертывании ядерных программ.

– А почему они должны выполнять ваши требования? – прикинувшись наивным, спросил я и тут же испугался за состояние здоровья гостя.

Американец чуть не поперхнулся вареником и назидательно сказал:

– Они должны выполнять наши требования!

– Ладно, предположим, республика Гана потребует, чтобы США прекратили всяческие атомные разработки.

– А почему это Гана полезет в наши внутренние дела?

– А почему Америка лезет во внутренние дела Северной Кореи? – вопросом на вопрос ответил я и налил Джеку вина.

Тот задумался и размышлял, пока не осушил два бокала. По его лицу я понял, что он в совершенно искреннем недоумении. Он действительно никогда не задумывался об исключительном положении своей страны.

– Действительно, – наконец сказал он, а я перевел разговор в другое русло.

С тех пор я смотрю на американцев как на недостаточно информированную нацию. Зачем им знать, как оно на самом деле. Им достаточно того, как оно все видится им. Из общения с тем же Джеком я понял, что свои боевики американцы смотрят с таким же интересом, как и мы. Для них это тоже нечто фантастическое и невероятное.

Целых два дня я наслаждался покоем и даже начал забывать о своих переживаниях. И, как оказалось, напрасно. Чертова жизнь лупит, если не сразу в лоб, так с вывертом по печени. Очередной этап моих неприятностей снова начался со звонка Главного. В 9-15 он вытянул меня из-за стола.

– Ты вчера вечером телевизор смотрел?

– Да, смотрел, – ответил с небольшой заминкой я, но на счет видушника уточнять не стал.

– Как ты относишься к тому, что убили Листьева?

– Плохо… Кого убили?

– Вчера в девять часов вечера убили Влада Листьева.

– Так… – протянул я. Нельзя сказать, что меня поразило горе. Смысл сказанного до меня дошел не сразу.

– Ты понимаешь, что нужно ехать?

– Понимаю, – сказал я, и тут до меня дошло: мне нужно ехать в Москву.

– Бери вещи, приезжай в редакцию, надо решать вопросы с билетами, но завтра ты должен быть в Москве.

– Все нормально, успеваем. Вчера убили, завтра начнется прощание, как положено. Значит, ехать надо на три дня, не меньше: день – прощание, день – похороны, неизвестно, во сколько они закончатся, и день на всякий случай.

– Давай в редакцию, здесь решим все вопросы. Пока, – Главный положил трубку.

С этой минуты меня вел не рассудок, а азарт. Далеко не каждое событие вдохновляет нашего Главного на командировку. И далеко не каждая командировка выпадает мне. Я с трудом представлял, что именно можно накопать в Москве за три дня такого, чего не будет написано в московской прессе. Даже если бы кто-нибудь из друзей и родственников Листьева и согласился ответить на мои вопросы, то уж во всяком случае, не в день похорон и прощания. Я складывал вещи в сумку, потрошил холодильник и собирал бумаги, а в голове, пощелкивая, выстраивался план предстоящих действий в Москве. Останкино – это понятно, дом и квартира, хотя бы снаружи, – тоже наверняка. И кладбище – хоронить будут скорее всего на Ваганьковском – Листьев был не самым последним человеком в этой стране. Но вот что странно, собираясь и прикидывая, я как-то не задумался над самим фактом. Принял известие о смерти не как информацию к размышлению или повод к грусти. Возник азарт и предкомандировочный мандраж. Прав был Юрка Швец, для газетчика главное в любом событии – масштаб и вытекающие возможности. Времени на переживания не остается. Вырвать клок, пока другие не растащили.

Это уже потом, через пару дней после возвращения и выхода из стрессового состояния, в голову пришла простая мысль о трагедии и непоправимости произошедшего. Но даже тогда все это виделось ненастоящим и нереальным.

В то утро меня смог по телефону поймать еще один человек. Владимир Александрович позвонил в тот момент, когда я открывал входную дверь.

– Добрый день, Александр Карлович, – сказал Владимир Александрович. – Извините, что я вас побеспокоил, но у меня к вам есть большая просьба.