— Оставьте ваше сообщение на автоответчике. Маша положила трубку и задумалась. До вечера еще далеко, надо чем-то заняться. Заглушить нарастающее беспокойство. Приготовить себе что-нибудь пожевать. Посидеть в ванне.

Распланировав время, Маша несколько воспряла духом.

Почему-то вспомнила, как однажды Борис сказал: ты станешь настоящим переводчиком, когда научишься думать по-английски. Иногда Маша добросовестно пыталась думать по-английски.

К примеру, про свой «ленч». Забавно. Как ни старается — ей не думается о маленькой чашечке кофе или яичнице с беконом.

Сегодня у Маши перед глазами вставала высокая синяя чашка со свежезаваренным чаем да большой кусок столичного батона с «Докторской» колбасой. Об этом удобнее думать по-русски. Пришлось сбегать вниз, в магазин, за хлебом и колбасой, а заодно купить еще кое-что на первое время.

Софья Наумовна вернулась в тот момент, когда Маша, кое-как умытая холодной водой, сидела на кухне и давилась абсолютно безвкусной резиновой интерпретацией «Докторской» колбасы.

За три месяца за границей она успела отвыкнуть от того, что дома может не быть горячей воды и что продукты, вкус которых ты точно знаешь с детства, последнее время возымели дурную привычку меняться. Причем не в лучшую сторону.

После разлуки с Родиной Маша восприняла этот факт как предательство. Пусть меняется мода, пусть сменится строй, правительство, но — извините! — вкус «Докторской» колбасы, можайского молока и бабаевских барбарисок обязан остаться неизменным.

Девочка, вечно бунтующая в Марии Сивцовой, сидела, насупленно сведя брови.

В эту минуту ключ повернулся, скрипнула дверь и по коридору зашаркали туфли Софьи Наумовны.

Встреча прошла по вышеизложенному сценарию с небольшой поправкой: старушка прослезилась.

Маша уткнулась носом в большой крахмальный воротник соседки, пахнущий ландышем и валерьянкой.

— А я замуж выхожу, Софья Наумовна. Вот.

И Маша выставила ладошку с кольцом — подарком Бориса. Софья Наумовна до обидного мало уделила внимания кольцу, зато как-то странно взглянула на девушку и опустилась на табуретку.

— Значит, вы, Машенька, оставляете меня здесь совершенно одну, деточка…

Маша испугалась. А что, если старушке сейчас заплохеет? Похоже на то. Она вся обмякла на своей табуретке. Как надувная игрушка, из которой выпустили воздух…

— Почему одну-то, Софья Наумовна? А Дедюши? Вы так необходимы Альке. Она будет расти и — вот увидите — все больше будет нуждаться в вас. Наташа, конечно, для вас не собеседница, но все-таки. Соседка как-никак.

Маша что-то говорила еще, наливала чай, резала лимон.

Конечно, понятно: Софье Наумовне не хотелось оставаться одной с такими соседями. Алька еще малявка, а ее мать — хроническая алкоголичка с такими же мужьями и сожителями. Иметь таких соседей — не лучшая участь. Но, зная Софью Наумовну много лет, Маша не ожидала подобной реакции.

Они всегда жалели Наташу Дедюш. Был в ней какой-то надрыв, который и заставлял жалеть ее, беспутную. А потом — у нее ведь была Алька. Яркий фонарик, Профессор. Лунная девочка. Поэтому, утешая Софью Наумовну, Маша несколько подрастерялась. В конце концов, она ведь не обещала остаться в девках или, например, привести своего суженого в их курятник.

Софья Наумовна подняла глаза, и оттуда на Машу плеснулось что-то. Маша села рядом.

— Что случилось?

— Да вы ведь, Машенька, ничего не знаете?

Она прикрыла рот ладошкой. У Маши заныло в животе: вот ведь должна была почувствовать: дома что-то не так. Вот оно — «в-третьих».

— Наташа-то Дедюш еще зимой умерла.

В животе колыхнулось что-то холодное. Следом — что-то горячее.

— Как? — только и спросила Маша.

— Выпила лишнего и замерзла, не дойдя до дома, в снегу. Как раз в арке.

Софья Наумовна рассказывала, как хоронили, как делали поминки все соседи в складчину.

Маша вспомнила, чего не хватает. Алькиных колготок на батарее в ванной и того стойкого запаха перегара, которым был насквозь пропитан общий коридор. Теперь здесь преобладал чистенький запах Софьи Наумовны — ландыш с валерьянкой.

— Их комнату опечатали. Много тут приходило из разных организаций, Машенька. Я со всеми и беседовала.

Наконец Маша сумела выстроить для себя все события, поведанные соседкой, в единственный смысловой ряд и неожиданно хрипло спросила:

— А где же… Алька? — Алечку… — Софья Наумовна всхлипнула и стала зачем-то тереть своей сухонькой ладошкой изрезанную клеенку Дедюшей. — А Алечку нашу… в приют отдали.

Весь вечер соседки просидели на кухне. В квартире было непривычно тихо. Внизу, в подъезде, беспрерывно хлопала входная дверь, у соседей сверху громко орал телевизор, а здесь, на кухне третьего этажа, было слышно, как торопливо топает по клеенке таракан.