«Гай Цезарь не заговаривает со мной, — размышляла она. — Ничего, я подожду. Прийдет время, когда ласки Друзиллы уже не смогут излечить его от головной боли. Тогда он вспомнит о моем снадобье из телячьего мозга и придёт ко мне, покорный и послушный!»

Друзилле Цезония приготовила другое питьё. Помимо маковых зёрен и толчёной конопли, матрона добавила в воду порошок, который Локуста продавала дороже других.

— Выпей это! — вернувшись к девушке, Цезония поднесла ей наполненный кубок. — Тебе станет легче.

Друзилла послушно сделала два глотка. Цезония материнским жестом поддерживала её за плечи. Серые глаза матроны пристально следили за движениями влажных губ Друзиллы. Мелкие капли питья повисли на верхней губе. Друзилла кончиком языка слизнула их.

Цезония почувствовала, как стук сердца отдаётся в висках с непередаваемой силой. «Пей свою смерть!» — чуть не крикнула она.

Вечерами к Палатинскому дворцу съезжались носилки. Пресыщенная римская знать собиралась на званые обеды Калигулы. Мужчины, кутаясь в тоги, важно беседовали о достоинствах выдержанных вин и роскошных кушаний с императорского стола. Женщин, похожих на бабочек в невесомых цветных одеждах, манило сияние, исходящее от титула «цезарь».

Томная греческая музыка, ослепительный блеск драгоценностей в вырезах женских туник. Запах благовоний, заглушающий винные испарения и телесный пот. Полуобнажённые рабы и рабыни, которые, пританцовывая, разносят вкусные блюда. Неистощимая фантазия Гая Цезаря: то он велит покрыть мальчиков-виночерпиев золотой краской; то впустит в триклиний павлинов с рубиновыми браслетами на радужных шеях; то въедет к собравшимся гостям на спине приручённого льва. Все это делает неповторимыми и манящими праздники на Палатине.

Гай Цезарь принимал гостей, лёжа между Друзиллой и Марком Лепидом. Порою император целовал узкую ладонь сестры и говорил ей слова — неслышные, но безошибочно понятые всеми. В такие моменты гости, не переставая жевать, расглядывали длинноносого Лепида. Замечая всеобщее внимание, Лепид смеялся с нарочитой громкостью. Крупные жёлтые зубы, обнажившись в смехе, напоминали лошадиные.

Гай Пассиен Крисп, кушая фазанов, перемигивался с Агриппиной. Вдова Агенобарба ещё не сняла тёмных одежд. Но, появляясь в обществе, веселилась так, словно муж её умер года три назад. Крисп недавно отверг Домицию и вернул ей принесённое приданое. Брошенная матрона ежедневно ездит к гробнице брата на Аппиевой дороге. Рассыпается в жалобах, обнимая серебрянную урну. Проклинает неверного супруга и забывшую о скорби Агриппину. Но до сих пор Домиция не догадалась о тайне, связавшей этих двоих.

Крисп, набравшись смелости, подошёл к императору. Почтительно склонился около его ложа.

— Гай Цезарь! Позволь мне попросить тебя о милости.

— Говори! — кивнул Калигула.

— Недавно ты выдал замуж одну сестру. Выдай и вторую, утомлённую вдовством.

Калигула рассмеялся, отыскивая взглядом Агриппину. Она вела ничего не значащий разговор с Эмилией Лепидой, сестрой Марка. Но, насторожившись, прислушивалась к разговору брата и любовника.

— За тебя? — озорно прищурился император. И, не ожидая ответа, велел Криспу: — Подай мне блюдо с устрицами.

Изысканный патриций послушно принёс со стола указанное блюдо.

— Открывай их и ложи мне в рот.

Прислуживать Калигуле стоя было неудобно. Крисп присел на подушку, лежащую у закрученной ножки обеденного ложа. Вскрыл ножиком раковину, понюхал склизкую устрицу, проверяя свежесть, и поднёс императору.

— Никогда ещё мне не прислуживал такой богатый раб! — удовлетворённо заявил Калигула, скользнув глазами по драгоценным камням в перстнях Криспа.

Патриций покраснел, мучительно давясь стыдом. Около императорского ложа лежала холёная пантера, прикованная к столбику позолоченной цепью. С ошейника свисала усыпанная изумрудами табличка с именем владельца животного: «Гай Юлий Цезарь Август Германик, принцепс и император». Довольно урча, пантера обгладывала кабанью ногу. «Даже в рабстве можно найти преимущества, если подольститься к хозяину», — подумал Крисп.

— Мы все твои добровольные рабы, Гай Цезарь! — заявил он, обводя рукой гостей.

Патриции, только что насмехавшиеся над Криспом, согласно закивали. Крисп торжествовал: «Я рабски прислуживаю императору, но остаюсь при этом умен. А вы — рабы и дураки!»

— Я отдам тебе Агриппину, — пообещал Калигула, доев последнюю устрицу. Вытерев губы о тогу Криспа, он заявил. — Мои сестры — самые желанные женщины Рима. Все стремятся лечь с ними постель, словно других сестёр на свете и не существует. У тебя есть сестра, Крисп?

— Да, цезарь.

— Ты уже спал с ней?

Пассиен Крисп чуть не выронил тяжёлое серебрянное блюдо. Слова императора громко прозвучали среди зависшей тишины. Гости перестали жевать.

Крисп лихорадочно раздумывал над ответом. Сказать «нет» и оскорбить императора, любящего сестру Друзиллу? Сказать «да» и навлечь на себя всеобщее осуждение? Он — не император. Ему за кровосмешение грозит суд. Патриции наблюдали за колебанием Криспа с лёгкой насмешкой.

— Нет ещё! — осторожно ответил он, выделяя особенным тоном слово «ещё».