– А чего? По-моему, очень романтично! И с оттенком высшего значения! – одобрительно отозвался менестрель Парис, полукровка-сильф с широкими взглядами на вопросы пола, полемически подергивая плечом.

– Я и сам все эти мужские нежности ненавижу. Однако в истории моей все чистая правда! – проворчал гном Рунгурт.

– История Рунгурта правдива с любой точки зрения. Если и не было никакого Геверлина, правдива мораль, которую история содержит: высокие сущности требуют почтения и жестоко наказывают гордецов, – высказался Альбрих, назидательно глядя на Зигфрида.

– В общем, мог бы и уважить Короля Осени. Не велик урон! Как подумаю, какими милостями Король мог бы осыпать этого простофилю за один какой-то поцелуй! – мечтательно пропищала щука.

– Ты, мамаша, в своем прежнем воплощении не иначе как шлюхой была. Логика у тебя такая… шлюховатая! – загоготал над своим прозрением Буиль. Что до истории, он был на стороне целомудренного Геверлина.

– А ты, Буиль, с твоей-то логикой, не иначе как среди барышень константинопольских воспитывался. Умри – но не давай поцелуя без любви! – перекривляла Буиля щука.

В общем, согласия в товарищах не было.

Атмосфера накалялась – еще чуток, подумал Зигфрид, и менестрель полезет на Рунгурта с кулаками, а Буиль скрутит Альбрихов посох в уроборос.

Расточая примиряющие улыбки, Альбрих снова разлил вино и попросил Зигфрида рассказать свою историю.

Для королевича предложение Альбриха стало неожиданностью. Поначалу он даже думал отказаться – сколько можно-то? Но благоразумие взяло верх. Он понимал: случись драка, Буиль попросту разнесет их домик в щепу. Даже если он просто встанет во весь рост, придется ремонтировать крышу…

Кое-как собравшись с мыслями, королевич начал:

– Однажды я, а со мной – Конан, прозванный также варваром из Киммерии, отправились на остров Гнитайхед, к вещему дракону Фафниру. Я шел за советом, Конан якобы тоже, хотя на самом деле его интересовало совсем другое – ему хотелось пополнить список поверженных им чудовищ. В сущности, он шел на охоту…

Слушали Зигфрида плохо – великан то и дело басовито сморкался. Гном с детской неутомимостью забавлялся расписной деревянной ложкой – ставил ее на попа, хотя было ясно – пустая затея. Картинно заложив ногу за ногу, менестрель Парис полировал ногти лоскутом замши. Каждый раз, когда глухо брякалась ложка, Парис возмущенно шипел.

Зигфрида все это здорово смущало – он успел привыкнуть к успеху у слушателей. Королевич сделал попытку подбавить жару, артистично изобразив Конана, уплетающего сочное драконье сердце. Но никто даже не улыбнулся.

– Горазд кривляться! Мораль давай! – потребовал невежественный гном.

Зигфрид едва нашел в себе силы скруглить свой сюжет.

– …И тогда я понял, – Зигфрид патетически возвысил голос, – Конана-киммерийца сгубила не гидравлическая дверь, а его пороки, имена которым неверие, невоздержанность и гордыня…

Не дождавшись аплодисментов, королевич сел и с наслаждением опрокинул свою чарку.

Гробовое молчание.

И Парис, и Буиль, и Рунгурт – все трое, и Зигфрид это знал – слушали сагу о Конане и Фафнире впервые. И тем не менее лица у них были постными, скучающими. Словно находились они не на дружеской пирушке, а на тризне непонятно чьего деверя.

Альбрих – тот и вовсе спал, прислонив посох к стене.

– Слушай, Зигфрид, а кто такой этот Конан? – спросил наконец Парис, прилежно морща свой богемный лоб. – Имя знакомое… Варвар из Киммерии… Хм… Рунгурт, может, ты подскажешь?

– Без понятия… Ты мне лучше скажи – кто такой Фафнир? То есть понятно, что дракон. А что он вообще хорошего сделал?

– Да что-то такое… Вроде лет сто назад умер, – не то предположил, не то констатировал великан.

– Ты что, задом слушал, Буиль? Его убили, когда Зигфрид маленький был!

– Нет, ну с Фафниром хоть что-то ясно. А вот с Конаном… Конан, Конан… Помню, рассказывали про какой-то подвиг… Еще покойная королева Фредегунда была замешана… – тужился Парис.

Королевич побледнел. Финальной, всепобеждающей жутью забвения дымился этот вялый разговор. Дым был лишен цвета и запаха – как и само забвение.

Зигфрид знал: самым громким подвигом Конана считалось спасение королевы Фредегунды из лап распоясавшегося морского змея, похитившего несчастную прямо с морской ладьи. По иронии судьбы, перипетиями этого спасения Конан ездил по ушам, когда они поднимались на Глёрбьёрг.

Зигфрид знал и другое – при дворе королевы Фредегунды менестрель Парис подвизался уже две дюжины лет. Но как, как в таком случае Парис может не помнить колоритного мужлана Конана, если даже в соседнем Нидерланде только о нем тогда и судачили?