Временами уже слышны дальние орудийные выстрелы. Горизонт по ночам всё больше багровеет от зарева пожаров. Уже иногда можно различить: где-то далеко гудят самолёты и дробно потрескивают зенитки.

Война становится всё ближе, всё меньшее расстояние отделяет от неё Ваганова, всё больше подробностей первого в его жизни стопятидесятикилометрового фронтового марша фиксируется в его памяти, закладывая фундамент боевого солдатского опыта.

В полночь с 5 на 6 декабря 1233-й стрелковый полк подойдёт к передовой линии обороны и остановится в обгорелом, вспаханном снарядами лесу. Затемно подразделения полка займут отведенные им исходные рубежи. Будет тревожно и тихо. Лишь изредка простучит короткая пулемётная очередь — там, на самом переднем крае. Да вдруг ослепит чёрную ночь осветительная ракета…

К утру старшина Чугаев привезёт завтрак и первые в жизни рядового Ваганова фронтовые “сто грамм наркомовских”. И ещё старшина осчастливит артиллеристов валенками! Ваганов, в самых сумасшедших мечтах не предвосхищающий, что когда-нибудь настанет время и он будет щеголять в офицерских сапогах, перед первым своим боем с наслаждением снимет ботинки с обмотками и облачится в катанки-пимы, в которых, слава Богу, можно не так бояться русского мороза.

А немцев русский мороз крепко ударит! Они будут выбегать из ещё целых и уже вспыхивающих быстрым огнём, рушащихся от взрывов домов прямо в исподнем — в белых, сливающихся со снегом рубахах навыпуск, в белых кальсонах с тесёмками у щиколоток — незавязанными…

Он скоро увидит их, и они окажутся внешне такими же, с руками, ногами, головами, похожими на всех иных человеками, отличающимися от Ваганова, от его друзей-сослуживцев лишь тем, что не знают и сами — зачем они пришли куда их не звали и почему не торопятся — туда, где их ждут.

Первый убитый… Он лежал в кювете на подходе к Орловке. Он был нашим. Из той дивизии, которую сменяла 371-я стрелковая. Ваганов, разумеется, не знал, не мог знать ни номера этой дивизии, державшей здесь фронт прежде, ни этого бойца, чьё одинокое, сведённое предсмертной болью и посмертным холодом тело коченело у дороги, по которой двигалось к фронту пополнение. В общем-то было вполне объяснимо, что первый погибший, попавшийся на глаза Ваганову, оказался русским — трупы немцев, конечно, могли находиться по ту сторону фронта. Да, это было объяснимо, но — неправильно. Виктору представлялся несправедливым сам факт, что погибший за Родину солдат так вот, неизвестно сколько времени, лежит неприбранный и люди, соотечественники его, проходят мимо, не останавливаясь и ничего не говоря… Страшная правда войны открывалась Ваганову. Его славянская душа скорбела.

Это чувство скоро не то чтобы притупится, замрёт навсегда, но заместится другим чувством — чувством праведного возмездия: в деревне Аксёново он увидит и первого убитого немца. Внешне немец запомнится лучше, чем наш. Может быть, потому, что будет он одет не в серенькую шинель, крепко уже припорошенную снегом, а во всё чёрное, видимо, эсэсовское одеяние. Он будет лежать навзничь опять же у самой дороги, широко раскинув большие руки — такой породистый, здоровущий немчина, с крупным серебристым крестом на чёрной груди. Вот тут, в этот момент, когда Ваганов увидит мёртвого эсэсовца, он поймёт, поверит абсолютно и несгибаемо: под Москвой, уже очень скоро, врага ждёт отпор, и отсюда, из-под Москвы, война повернётся в другую сторону…

Дополнение Ваганова: “Я когда-то пытался рассказать в газете о том, как увидел всё это. Как увидел первого убитого немца. Редактор газеты “Боевое знамя”, сам фронтовик, этот кусок вычеркнул при публикации. Сказал — это натурализм, зачем он — и вычеркнул. Но мне-то казалось, что о войне надо рассказывать всю правду. Мне казалось, да оно так на самом деле было: убитый немец стал для меня символом и знаком грядущей нашей победы под Москвой. Потом много видел — не сосчитать — и наших, и немцев…”

Ровно в шесть утра, в полной тишине, без артподготовки, без криков “Ура!”, войска пошли в наступление. И сразу артиллеристам была поставлена задача: идти в боевых порядках пехоты, поддерживать её огнем.

С бугорка, где стояло орудие Ваганова, можно различить, как поднимались из окопов цепи стрелковых рот и, бредя по глубокому снегу, исчезали в предрассветной сутеми. Окопы опустели. Расчёт получил приказ двигаться за атакующими.

Кони тяжело тянули орудие по сугробам, которые взрыхлили ушедшие вперёд пехотинцы. Морозный воздух наполнялся шумом боя. Схватка завязалась впереди, в невидимой пока деревне. К сухому треску автоматов и перещёлку винтовок, то и дело заглушаемым разрывами гранат, будто проснувшись, присоединился, захлебываясь длинными очередями, немецкий пулемет. Гася далёкие звёзды в прорехах туч, прочерчивали чёрное небо ракеты. По неровной линии переднего края немцев и из глубины их обороны сверкали выстрелы. Пели пули, и почти сразу стало Ваганову удивительно, что ни одна из них ещё не попала в него.

“Вот оно, началось!” — услышал он чьи-то слова рядом, но не разобрал, кому они принадлежали. Он быстро, почти мгновенно согрелся, и теперь тело уже не одолевал мороз, а мучила жара. Взмокшая одежда прилипла к коже. Пот заливал глаза. Кровь молотками стучала в виски.

Виктор с трудом поспевал за пушкой.

Деревня неожиданно открылась слева, у леса: она загорелась и стала видна артиллеристам. Пламя пожара осветило и поле боя, в багровых всплесках огня различались тёмные фигуры на алеющем в зареве пожара снегу. Они были неподвижны. Чуть в стороне от пушкарей кто-то копошился — Ваганов не сразу сообразил, что это тянут провод связисты. Там, куда ушла, куда продолжала рваться пехота, то затихала, то усиливалась перестрелка.

Расчёт “сорокапятки” почти догнал стрелков у деревни. На дальней её окраине гремел бой. Артиллеристы не знали, прошли ли пехотинцы деревню насквозь под покровом темноты, воспользовавшись тем, что не ожидавшие атаки, захваченные врасплох немцы не успели прийти в себя и должным образом организовать сопротивление, или атаковали её обходным ударом. Во всяком случае Ваганов и его товарищи тотчас убедились в том, что все фрицы в панике убежали по просёлкам. Едва они въехали в деревенскую улицу, с чердака одного из домов ударил фашистский пулемёт. Как будто споткнувшись, упал в снег заряжающий Саратов — первый раненый в расчёте. Но солдаты успели засечь место, откуда бил немец, и, быстро развернув орудие, двумя снарядами разнесли пулемётное гнездо.