– Иной способ существует, – успокоила Батшеба и рассказала дочке о намерении лорда Мандевилла представить ее деду, лорду Фосбери. – Лорд Мандевилл постарается сгладить острые углы, и ты сможешь вырасти настоящей леди, – заключила она.

– Но если они не примут и тебя, то все равно не получится ничего хорошего.

– Получится. Все будет прекрасно. – Батшеба хладнокровно, во всех подробностях описала достоинства новой жизни.

– Нет, так не пойдет, – рассудительно заметила Оливия. – Я совсем иначе представляла будущее. И обещала папе позаботиться о тебе. Но видишь, моя идея провалилась. Боюсь, провалится и твоя.

Оливия взяла Батшебу за руку.

– Завтра мы уедем, мама, и попытаем счастья в другом месте.

Он и так выглядел полным идиотом. Так почему бы не выйти в сад ночью, когда все в доме заснут? Почему бы не постоять под ее окном?

Почему не бросить в окно несколько маленьких камешков?

Сцены уместны в театре.

Правила, конечно, очень хороши, но случаются и исключения.

Бенедикт стоял под окном.

Разумеется, подобное поведение просто смешно. Он обязательно увидит ее завтра, перед тем как она уедет навсегда. Но вокруг будут посторонние.

Так хотелось хоть на минуту обнять и перекинуться парой слов наедине, когда никто не увидит и не услышит.

Он не будет петь меланхоличных песен. Не будет читать грустных стихов.

Да и вообще встретиться вряд ли удастся: прошло уже немало времени, а она так и не появилась.

Не стоит повторять попытку. Может проснуться Оливия, а уж эта юная особа вполне способна кинуть камешек обратно, а может быть, и стул в придачу.

Что же, негодование вполне объяснимо. И у него в детстве возникало острое желание бросить в отца что-нибудь тяжелое. Детям необходима строгая дисциплина. Долг старших – потребовать соблюдения правил и стать объектом ненависти.

Сегодня Бенедикту снова очень хотелось швырнуть что-нибудь в графа Харгейта. То, что лорд сказал о поведении сына в присутствии миссис Уингейт, не шло ни в какое сравнение с убийственным монологом, произнесенным во время прогулки по саду наедине, без свидетелей.

– С высшей из всех возможных позиций в обществе ты опустился на самое дно; из авторитетного, уважаемого представителя аристократии превратился во всеобщее посмешище.

Таково было начало речи, а оно оказалось самой сдержанной, самой мягкой ее частью.

Окно распахнулось. Выглянула темная головка, увенчанная белым ночным чепчиком.

– Батшеба, – прошептал Бенедикт.

Она приложила указательный пальчик к губам. Потом убрала его и показала в комнату.

Опасалась разбудить Оливию. Он тоже этого боялся.

– Я только хотел сказать… – тихо произнес он.

Она покачала головой и подняла пальчик, показывая, что необходимо подождать.

Он ждал.

Медленно ползли минуты.

Он смотрел на окно и едва не вздрогнул от неожиданности, когда рядом, слева, мелькнуло что-то белое. Батшеба торопливо подошла, схватила его за руку и увлекла подальше от дома, в один из нескольких регулярных садов.

Ратборн страстно ее обнял и принялся целовать жадно и отчаянно. Она отвечала так же пылко, но вскоре отстранилась.

– Я пришла вовсе не для этого, – прошептала она. – Просто хотела проститься. На сей раз это будет самое настоящее прощание. Очень хотелось бы, чтобы все сложилось иначе. Мечты о счастье бессмертны. Но ты это и так знаешь. Всегда видел меня насквозь.

– Знал и знаю, – подтвердил Ратборн. – Не сомневаюсь, что на самом деле стою куда дороже двадцати фунтов.

– О, милый, гораздо дороже! – Она дотронулась до его щеки. Движение уже стало привычным, – Я не спала. Пыталась написать тебе письмо. Нестерпимо больно уехать и не рассказать правду. Знаю, что это плохо и самонадеянно, но почему-то не возникало сомнений: ты тоже любишь меня. Невозможно уехать в холодном молчании или хоть немного обидеть тебя.

– Немного обидеть, – повторил Бенедикт. – Звучит почти также, как нож гильотины, который немного казнит. Меня ожидает проклятие, а нас обоих – мучительная разлука. Все вокруг ужасно, отвратительно. Ненавижу благородство и самопожертвование. Весь запас и того, и другого я исчерпал сегодня, когда терпеливо выслушивал унизительные монологи отца и ни единого раза не поддался искушению придушить самонадеянного зануду.

– Неужели было настолько плохо? – Батшеба убрала руку от щеки, но зато сама прижалась щекой к его груди. Это прикосновение оказалось еще приятнее – оно дарило тепло и нежность. Можно было обнять ее и гладить по волосам. – Я так и думала: в моем присутствии граф был вынужден сдерживаться.

– Он заявил, что хотя остальные его сыновья время от времени давали поводы для сплетен, однако ни один из них не оказывался в смешном или жалком положении.

– О нет!

– Мое поведение опустилось до поведения короля и его братьев, – продолжал Бенедикт. – Тебе ведь известно, что ниже падать просто некуда. Эти люди до предела распущены, безмерно расточительны, да и попросту глупы. Подданные относятся к ним в лучшем случае терпимо. Однако большинство ненавидит и презирает.

Вся страна знала, что любовница одного из королевских герцогов торговала военными должностями и званиями. Другой брат короля мог похвастаться целым выводком: в союзе с любовницей-актрисой он родил ни много ни мало десять детей. Причем высокородный папочка не имел возможности поддерживать семейство и предоставил своей пассии выбор: или продолжать сценическую карьеру, или голодать вместе с многочисленными отпрысками. Третий королевский герцог служил в армии и завоевал репутацию самого ненавистного офицера. Четвертый же отличался крайней реакционностью. Однако деяния членов королевского семейства выглядели пустяками по сравнению с жизненной мелодрамой самого короля Георга IV.