Боже, она погрязла в пороке. В безнравственности. И это сделал с ней он. Грейс могла бы оставаться с ним в той уютной комнате часами, позволяя телу трепетать, разжигая огонь, похожий на смертельную лихорадку. Она могла бы остаться. Она хотела остаться. И именно это заставило ее уйти. Желание. Новизна вырвавшихся на волю желаний.

И все это из-за Рочдейла, которого она едва могла терпеть как человека. Рочдейла, чья жизнь была переполнена разгулом, распутством и скандалами. Рочдейла, при встрече с которым она перешла бы на другую сторону улицы. И все же Грейс чувствовала проблеск желания к нему. Больше чем проблеск. Гораздо больше. Как такое возможно, ведь он ей так не нравится? Неужели она настолько поверхностна, что может принять его характер из-за того, что он красив?

Возможно, это не ее вина. Возможно, он просто всем известный негодяй – женщины просто не могут противостоять ему. Грейс определенно не могла, помоги ей Боже.

Когда она прислонилась спиной к колонне в бальном зале, обмахиваясь веером, чтобы успокоить жар, от которого все еще пылала ее кожа, то подумала, что могла бы упасть в обморок от головокружения. Грейс больше не знала, кто она такая. Она чувствовала себя потерянной и в то же время найденной. Никогда в жизни Грейс не была так растеряна. Но если внутренняя суматоха заставляла ее сомневаться во всем, кроме самой себя, Грейс знала свою роль. Миссис Марлоу не теряла присутствия духа и не падала в обморок. Она высоко держала голову и с уверенностью смотрела на мир. Так она и будет делать до конца вечера. Это то, чего от нее ждут.

Она оттолкнулась от колонны и едва не столкнулась с придворным шутом. Грейс узнала в нем лорда Дьюсбери и позволила увлечь себя в танец, который уже начался.

Грейс танцевала еще с двумя джентльменами, оба были ей знакомы, оба респектабельны и оба бурно рассыпали комплименты ее маскарадному костюму. Грейс обнаружила, что ей даже нравится быть объектом восхищения мужчин, и решила, что костюм был не такой уж ошибкой. Не мешает, решила Грейс, напомнить свету, что она женщина, а не хрупкая фарфоровая кукла.

Как ни пыталась она забыть о том, что произошло в приемной, ее постоянно отвлекал бесшабашный разбойник, который, казалось, был везде. Ее глаза помимо воли притягивались к нему. Она хотела не замечать его, пыталась не замечать, но не могла даже изобразить незаинтересованность.

Она молча обзывала себя дурой, глядя, как он танцует, смеется и флиртует с другими женщинами. Было смешно рассчитывать, что он имеет какой-то особый интерес к ней. Он интересовался всеми, кто носит юбку. Между ним и Грейс не было ничего, кроме случая, из-за которого они оказались в одной карете, и глупого пари, которое он использовал в своих интересах.

Но однажды она поймала его взгляд, такой пылкий, что Грейс почувствовала себя единственной женщиной в зале. Потом он улыбнулся, и его лицо превратилось в откровенное желание, он ласкал ее глазами.

Господи, она действительно безнравственна. Иначе смогла бы контролировать учащенное биение своего сердца, мурашки на коже и трепет, возникающие от одной его улыбки.

Она споткнулась в танце – Рочдейл все еще смотрел, будь он проклят.

– Осторожнее, – произнес партнер Грейс, крепче сжимая ее руку.

Рочдейл, кажется, рассмеялся, и лихорадочная вспышка смущения согрела каждый дюйм ее тела. Грейс ненавидела это ощущение, которого до недавнего времени почти никогда не испытывала, и молча проклинала свою светлую кожу и легкость, с которой она краснела. Так же как она научилась всегда сохранять спокойствие на публике, Грейс давно научилась обуздывать жар, покрывающий румянцем ее щеки. Епископ мягко журил ее за тайные мысли, столь постыдные, что заставляли ее краснеть. Если она чувствовала стыд, смущение или ужас, то должна была обуздывать такие чувства и поддаваться им только в уединении молитвы. Хотя он никогда не говорил этого прямо, но ясно давал понять, что краснеющая жена плохо сочетается с таким мужем, как он.

Грейс хорошо вышколила себя, и теперь для нее стало второй натурой не позволять любым предосудительным эмоциям отражаться на лице. Но этой весной, когда подруги начали так открыто говорить об интимных подробностях своей личной жизни, Грейс частенько смущалась от таких разговоров и ее нежная кожа реагировала раньше, чем она успевала контролировать ее.

Однако это все было наедине с подругами. Краснеть на публике, как мечтательная школьница, было унизительно. А она, похоже, потеряла способность справляться с собой. Это была вина Рочдейла. Один только взгляд на него заставлял Грейс думать о его поцелуях, и жар бросался к ее лицу, вниз по шее к плечам и груди, неистовый жар, заставляющий розоветь кожу. И остановить его было нельзя.

Все в зале могли видеть этот красноречивый румянец, кричащий всему миру о ее испорченности. Как и предупреждал епископ.

Грейс отвернулась и весь остаток вечера старательно избегала Рочдейла и румянца, который он вызывал.

После особенно оживленного рила Грейс сделала реверанс партнеру, повернулась и обнаружила рядом с собой Вильгельмину.

– Уже почти полночь, – сказала герцогиня, отбрасывая нелепо длинную рыжую прядь за плечо. Парик ниспадал на ее плечи как накидка. – Пора снимать маски. Не думаю, что ты удивишься, узнав личность разбойника, с которым танцевала в начале вечера.