История участвует в формировании современного мировоззрения. Ученые, состоявшие на службе империализма и колониализма, своими авторитетными трудами, прививали народам комплекс расовой и национальной неполноценности.

Против этого решительно выступила советская историческая наука…

На совещании хорошо думается. Как на концерте симфонической музыки. Речи или музыкальный фон стимулируют мыслительный процесс. Ассоциации непрерывны.

…Упорная вера в неизменность вещей делает науку ненаучной. Действительность может быть понята по ее причинам — искал выход Лейбниц. Но причины часто постулировались в практике, ибо они должны были служить убедительным оправданием необходимого следствия.

Смешение преемственной связи с объяснением — не всегда заблуждение, но нередко метод исследования. Сила персональной оценки превосходит историческую истину, и вольно или невольно факт приобретает черты сатанинские и обречен на презрение ученого, так как идее божеской факт служить уже не может. Следовательно, не нужен.

Одной из причин ненаучности историографии можно назвать и слепое доверие к письменным источникам. Они отдельно, и в совокупности опровергают ходячую поговорку — «история права». Принимая любое свидетельство древних хронистов на веру, мы получаем ложное представление о минувшем. Историческое событие чаще всего описано с одной стороны, и беспристрастность ее ещё требует доказательств. В сознании наших предков были свои внутренние перегородки; в каждой местности и эпохе — свои.

Но что объединяет древних писателей всего мира — любовь к драме. Война и мир. Эта оппозиция увидена писателем в XIX веке. Но формула древних исторических сочинений проще — Война.

Каждое мгновение войны озарено кричащим словом летописца. Века мира не нашли отражения в хрониках.

Мир — не историчен. Его описать труднее. Когда города не горят, не слышны вопли раненых и пленных, не плачут дети, отрываемые от «рожениц», — летописец безмолствует.

И в европейских, и в азиатских хрониках прошлое человечества предстает в образе бесконечных воин, кровавых дворцовых переворотов, и лишь эпизодически, попутно в ткань повествования попадают факты из истории культуры.

На фоне ярких цветов катастрофы — черного и красного — иногда забелеют купола и шпили храмов. Сверкнут алые от крови кресты и полумесяцы.

Имена и жизнеописания царей, военачальников (даже сотников) известны. Но почти не сохранялись в хрониках имена великих музыкантов, поэтов, зодчих, ученых.

Крики, хрипы и брань несутся со страниц летописей. Страх и ненависть — их содержание. А миллиарды великих и малых Любовей, тысячелетия человеческого Счастья, Радости и Надежды, громадные эпохи мирного труда, преобразовавшего землю, не отразились в летописях. Не зафиксированы и потому забыты гениальнейшие изобретения. Археологи находят изделия из алюминия в погребениях Китая, возраст которых превышает две тысячи лет. Не это невозможно, мы твердо знаем, что алюминий удалось получить лишь после того, как была изобретена гальваническая ванна!

И потом обнаруживают гальваническую ванну в Шумере. Она действовала уже за пять тысячелетий до рождения мэтра Гальвани.

…Атмосфера войн при переписках летописей ещё более сгущалась: копиисты опускали все, что казалось им не важным — живые детали прошедших эпох.

И в итоге, если суммировать сообщение только русских летописей, история Руси предстает клубком драматических, кровоточащих событий, временем беспрерывных междоусобиц, борьбы за власть и войны с кочевниками. Излюбленная антитеза Мишле — историография должна быть все более и более отважной исследовательницей ушедших эпох, а не вечной и неразвивающейся воспитанницей их «хроник».

Но историк поверил преднамеренным свидетельствам. Гиперболическая метафора была понята буквально.

…И в этих условиях остается признать, что словарь — единственный объективный источник исторических сведения. Язык сохраняет Летопись мира, не отразившуюся в письменности.

Показания языка неожиданны. Он свидетельствует, что с дохристианских времен славяне мирно общались с тюрками. Вместе пасли скот и пахали землю, ткали ковры, шили одежду, торговали друг с другом, воевали против общих врагов, писали одними буквами, пели и играли на одних инструментах. Верили в одно.

Только во времена мира и дружбы могли войти в славянские языки такие слова тюркские, как — пшено (пшеница, сено), ткань, письмо, бумага, буква, карандаш, слово, язык, уют, явь, сон, друг, товарищ…

Мы привыкли называть тюркизмами лишь те слова, что лежат на поверхности книжной речи и не прошли обкатку в народных говорах. Тюркизм — это уже русское слово, происхождение которого не всегда осознается. Названные А. И. Поповым шершавые — чага, евшан, ортьма — не тюркизмы, а просто тюркские слова, употребленные в письменности и не освоенные народом.

Церковь с первых же шагов своей деятельности начала разрушать коммуникации со степью, обосабливая славяно–христианское сознание. Церковь сыграла прогрессивную: роль в судьбе славянских народов, прежде всего, возвысив роль активного земледелия, что способствовало повсеместному переходу славян к оседлости.

В XIII–XIV–XV веках духовная оппозиция Русь–Поле предельно обострилась. Культурные контакты, ведущие к взаимопроникновению, приобретают характер эпизодический. Былая фузивность сменилась агглютинативной связью.