Отклонившаяся таким образом традиция как таковая мертва, так же, как и традиция, никакой даже видимости продолжения которой уже больше не существует; впрочем, даже если бы она была еще жива, пусть в самой малой степени, то подобное «извращение», которое вообще есть не что иное, как переворачивание того, что от нее еще сохранилось, чтобы использовать это в антитрадиционном, по определению, направлении, очевидно, не могло бы иметь места никоим образом. Следует, тем не менее, добавить, что до того, как ход вещей пришел бы к этому, и с того времени, как уменьшились и ослабли в достаточной степени традиционные организации, чтобы не быть способными больше оказывать достаточное сопротивление, более или менее прямые "агенты противника" [123] смогли уже туда внедриться, чтобы работать над ускорением и приближением того момента, когда «переворот» станет возможным; не обязательно, чтобы они всегда добивались успеха, так как все то, что еще обладает какой-нибудь жизнью, в любом случае может сопротивляться; но если наступит смерть, то враг окажется тут как тут, можно сказать, абсолютно готовый извлечь выгоду и тотчас же использовать «труп» в своих собственных целях. Представители всего того, что еще в настоящее время в западном мире обладает подлинным традиционным характером как в экзотерической области, так и в области посвящения, должны, как мы думаем, проявить самый большой интерес к извлечению пользы из этого последнего наблюдения, пока еще есть время, так как вокруг них, к несчастью, нет недостатка в угрожающих признаках, представляющих собою «инфильтрации» этого рода, для того, кто умеет их замечать.

Другое, также обладающее определенной важностью, замечание таково: если «противник» (природу которого мы попытаемся впоследствии немного уточнить) обладает преимуществом овладевать местами, которые были очагом древних духовных центров, то это не всегда исключительно по причине психических влияний, которые там аккумулированы и находятся там в некотором роде "в наличии"; это происходит также по причине особого положения этих мест, так как само собою разумеется, что выбирались они вовсе не случайно для той роли, которая была им предписана в ту или иную эпоху и по отношению к той или иной традиционной форме. "Священная география", знание которой определяло такой выбор, как и всякая другая традиционная наука случайного порядка, подвержена отклонению от своего законного использования и применению «наоборот»: если это точка, «привилегированная» для передачи и управления психическими влияниями, когда они являются средством передачи духовного воздействия, то она будет таковой не в меньшей степени также и тогда, когда те же самые психические влияния будут использоваться совершенно иным способом и в целях, противоположных всякой духовности. Эта опасность извращения определенных познаний, явный пример которого мы находим здесь, очень хорошо объясняет, отметим по ходу дела, те ограничения, которые совершенно естественны для нормальной цивилизации, но которые современные люди совершенно не способны понять, потому что они приписывают обычно желание «монополизировать» эти познания тому, что на самом деле есть лишь мера, предназначенная помешать злоупотреблению ими, насколько это возможно. К тому же, по правде говоря, эта мера перестает быть эффективной только в случае, когда организации хранительницы знания, о котором идет речь, позволяют проникнуть в их среду неквалифицированным индивидам, и даже, как мы только что сказали, "агентам противника", одна из самых непосредственных целей которых как раз и состоит в раскрытии этих секретов. Все это, конечно, не имеет прямого отношения к подлинной тайне посвящения, которая, как мы сказали выше, покоится исключительно в «невысказанном» и в «несообщаемом» и которая тем самым защищена от всякого нескромного исследования; но, хотя здесь и идет речь о случайных вещах, следует, однако, признать, что предосторожности, которые могут быть приняты в этом порядке, против всякого отклонения и, следовательно, всякого пагубного действия, которое может из этого произойти, имеют далеко не малый практический интерес.

Как бы то ни было, поскольку речь идет о самих местностях, о влияниях, которые остаются с ними связанными, и о знаниях того рода, о которых мы только что упоминали, можно привести в этой связи древнюю пословицу: "corruptio optimi pessima" ("лучше болезнь, чем погибель"), "не до жиру, быть бы живу", которая может быть в этом случае более подходит, чем в любом другом; действительно, именно о «коррупции» ("порче") следует здесь говорить, даже в самом буквальном смысле этого слова, поскольку «остатки», о которых здесь идет речь, как мы отметили вначале, сравнимы с продуктами разложения того, что было живым существом; а так как всякая порча в определенном смысле заразна, то и эти продукты разложения прошлых вещей сами будут везде производить, куда бы они ни были «заброшены», особое разлагающее и расщепляющее воздействие, в особенности если они используются волей, четко осознающей свои цели. Здесь есть нечто вроде «некромантии», как можно было бы сказать, которая приводит в действие совсем иные психические остатки, чем остатки человеческих индивидуальностей, и это, конечно, не менее опасно, так как она обладает тем самым возможностями воздействия гораздо более широкими, чем возможности вульгарного колдовства, в этом отношении не может быть даже никакого сравнения; однако, наши современники должны быть поистине слепыми при сегодняшнем положении вещей, чтобы даже и не подозревать об этом.

После приведенных выше примеров и наблюдений становится более понятным, каковы вообще этапы той антитрадиционной деятельности, которая поистине «создала» современный мир как таковой; но прежде всего, необходимо отдавать себе отчет в том, что любое фактическое действие обязательно предполагает агентов действия; оно не может быть, как и всякое другое, чем-то вроде спонтанного и «случайного» результата, и поскольку оно осуществляется в человеческой сфере, то неизбежно предполагает человеческого субъекта действия. Тот факт, что эта деятельность согласуется с собственными чертами того циклического периода, в который она производится, объясняет ее возможность и успех, но его недостаточно для объяснения того способа, с помощью которого она была реализована, и он не указывает на те средства, которые были использованы для ее исполнения; впрочем, для того, чтобы убедиться в этом, достаточно немного подумать о следующем: сами по себе духовные влияния во всякой традиционной организации действуют всегда через посредство человеческих существ, законных представителей традиции, хотя реально в своей сущности она «сверхчеловеческая»; с еще большим основанием так должно быть в том случае, когда в игру вступают только психические влияния, пусть даже самого низшего порядка, то есть совершенно противоположные силе, трансцендентной нашему миру, не говоря уже о том, что характер «подделки», повсюду обнаруживающийся в этой области, к которому мы вернемся, еще более настоятельно требует, чтобы это было именно так. С другой стороны, поскольку именно инициация, в какой бы форме она ни существовала, есть то, что на самом деле воплощает «дух» традиции, а также то, что позволяет достичь эффективной реализации «сверхчеловеческих» состояний, то очевидно, что именно ей наиболее непосредственным образом должно противостоять (в той мере, в которой постижимо это противостояние) то, о чем здесь идет речь и что стремится, напротив, всеми имеющимися средствами увлечь человека в, «инфрачеловеческое»; термин «контринициация» лучше подходит для обозначения того, с чем оказываются связанными вообще все вместе и по различным степеням (как и в самой инициации, здесь обязательно есть степени) те человеческие субъекты действия, через которых исполняется антитрадиционная деятельность; и это не просто условное наименование, используемое для удобного разговора о том, что на самом деле вообще не имеет никакого имени, но выражение, которое соответствует очень конкретной реальности настолько точно, насколько это возможно.

Довольно замечательно, что во всем том, что составляет современную цивилизацию в собственном смысле слова, под каким бы углом зрения ее ни рассматривали, мы всегда вынуждены констатировать, что все предстает более и более искусственным, извращенным и фальсифицированным; многие из тех, кто сегодня подвергает критике эту цивилизацию, оказываются пораженными этим, даже когда они не могут идти дальше и не имеют ни малейшей догадки о том, что в реальности за всем этим кроется. Нам кажется, что было бы достаточно иметь немного логики, чтобы сказать, что если все стало искусственным, то сама ментальность, которой соответствует такое состояние вещей, должна быть, как и все остальное, «сфабрикованной», а вовсе не спонтанной; и после этого простого размышления уже больше нельзя не видеть соответствующих признаков, умножающихся со всех сторон и почти бесконечно; но надо думать, что, к несчастью, также очень трудно совершенно избежать тех «внушений», которым обязан современный мир самим своим существованием и своей длительностью, поскольку даже те, кто объявляет себя самым решительным образом «антимодернистом», вообще ничего этого не видят; вот почему их усилия так часто растрачиваются понапрасну и лишены почти всякого реального значения.

Антитрадиционная деятельность должна была стремиться с необходимостью одновременно изменить общую ментальность и разрушить все традиционные институты на Западе, поскольку именно там она непосредственно и прежде всего осуществляется в ожидании возможности распространяться затем в целом мире с помощью западных людей, приготовленных таким образом для того, чтобы стать ее инструментами. Впрочем, раз ментальность изменилась, то те установления, которые больше ей не соответствуют, должны тем самым с легкостью разрушиться; следовательно, поистине фундаментальной здесь является работа по извращению ментальности, потому что от этого тем или иным образом зависит все остальное и, следовательно, на этом следует настаивать особо. Очевидно, что эта работа не может быть произведена одним ударом, хотя самым удивительным является та быстрота, с которой западные люди смогли прийти к полному забвению того, что у них имело отношение к опыту традиционной цивилизации; если подумать о том всеобщем непонимании, свидетельством которого были XVII и XVIII века по отношению к Средневековью, и непонимании во всем, то можно легко понять, что такое полное внезапное изменение не могло совершиться естественным и спонтанным образом. Как бы то ни было, прежде всего следовало свести индивида лишь к нему самому каким-нибудь образом, и в этом, в особенности, как мы уже объясняли, и состояла работа рационализма, который отрицал за человеком обладание и использование любой способности трансцендентного порядка; само собою разумеется, что рационализм начал действовать до того, как он получил это имя, в своей специальной философской форме, так же, как мы видели это в случае с протестантизмом; в конце концов, и сам «гуманизм» Ренессанса был не что иное, как прямой предшественник рационализма, собственно говоря, потому что тот, кто говорит «гуманизм», высказывает тем самым претензию все свести к чисто человеческим элементам, следовательно, (по крайней мере фактически, если еще и не в специально сформулированной теории) исключить все то, что относится к сверхиндивидуальному порядку. Затем надо было полностью обратить внимание индивида к внешним и чувственным вещам, чтобы, так сказать, запереть его не только в человеческой области, но и через еще гораздо более узкое ограничение, в одном только телесном мире; в этом состоит отправная точка всякой современной науки, которая, двигаясь постоянно в этом направлении, должна сделать это ограничение все более и более эффективным. Учреждение научных теорий или, если угодно, философско-научных, также должно было происходить постепенно; и (мы должны здесь обобщенно напомнить то, что уже говорили) механицизм прямо уготовил путь материализму, который должен был отметить, в некотором роде неисцелимым образом, редукцию ментального горизонта к телесной области, рассматриваемой с этих пор как единственная «реальность», к тому же лишенная всего того, что могло бы рассматриваться как нечто просто «материальное»; естественно, выработка самого понятия «материи» физиками играло в этом важную роль. С этого времени, собственно говоря, мы вступили в "царство количества"; профанная наука, всегда бывшая, начиная с Декарта, механицистской, со второй половины XVIII века ставшая более специально материалистической, должна была в своих последовательно возникающих теориях становиться все более и более количественной, в то время как материализм, внедрившись в общий менталитет, стал насаждать там эту установку, независимо от всякого теоретического утверждения, но тем более диффузным образом, перешедшим в конце концов в нечто вроде «инстинктивного» состояния, которое мы назвали "практическим материализмом", и сама установка должна была быть еще усилена промышленными приложениями количественной науки, результатом чего было все более и более полное прикрепление людей к одним только «материальным» реализациям. Человек «механизировал» все вещи, и в результате он пришел к «механизации» самого себя, впадая мало-помалу в состояние ложных нумерических «единств», теряющихся в единообразии и неразличимости «массы», то есть, в конце концов, во множественности; в этом состоит, конечно, самая полная победа, какую только можно вообразить, количества над качествам.

Однако, одновременно с тем, как происходила эта работа «материализации» и «квантификации», которая, впрочем, еще не закончена и, может быть, даже никогда не будет закончена, потому что тотальная редукция к чистому количеству нереализуема в проявлении, уже началась другая работа, лишь по видимости противоположная первой, и началась она, напомним, вместе с появлением материализма, собственно говоря. Эта вторая часть антитрадиционного действия должна стремиться не к «отвердению», но к растворению, разложению; отнюдь не противореча первой тенденции, которая характеризуется редукцией к количественному, тогда, когда максимум возможного «отвердения» будет достигнут, эта тенденция должна способствовать тому, чтобы она, превзойдя свою первоначальную цель и стремясь привести непрерывность к прерывности, стала бы сама тенденцией к разложению. Эта вторая работа, которая осуществлялась как более или менее скрытая подготовка, по крайней мере, посреди ограничений, в это время также должна выйти на свет и, в свою очередь, приобрести все более и более важное значение, в то время как сама количественная наука становится менее строго материалистической в собственном смысле слова и, в конце концов, перестает опираться на понятие «материи», становящееся все более и более неосновательным и «ускользающим» вследствие самих теоретических разработок.

После полного, насколько возможно, закрытия телесного мира, нужно было, не позволяя восстановить никакой связи с высшими сферами, открыть его снизу, чтобы дать доступ деструктивным и разлагающим силам из низшей тонкой области; именно «развязывание», можно сказать, этих сил и их введение в действие для завершения извращения нашего мира и приведения его действительно к окончательному разложению и составляет эту вторую часть или вторую фазу, о которой мы только что говорили. Можно даже сказать, что, в действительности, здесь есть две отдельные фазы, хотя частично они и одновременны, так как в «плане» всего ансамбля современного извращения они логически следуют друг за другом и полностью осуществляются лишь последовательно; впрочем, как только материализм был конституирован, первая фаза виртуально, в определенном роде, была уже выполнена и должна была лишь развернуться через развитие того, что уже имплицитно содержалось в самом материализме; и как раз тогда началась подготовка второй фазы, лишь только первые следствия которой видны в настоящее время, но однако, следствия эти достаточно уже явны для того, чтобы предвидеть то, что из этого последует, и чтобы можно было сказать, без всяких преувеличений, что именно этот второй аспект антитрадиционной деятельности с настоящего момента выходит на первый план на самом деле в намерениях того, что мы общим образом обозначили вначале как «противник» и что мы можем более точно назвать "контринициацией".