Добрынин тем временем настоял-таки на апперитиве и приказал вернуть метрдотеля. Себе заказал «Блэк лейбл» со льдом.

— А мы люди попроще, нам водочки, — в свой черед вступил Решетников. — Леда, само собой, ни к чему. А вот селедочки принеси. Заодно сразу же оценим класс вашего шеф-повара.

— Не беспокойтесь, ни единой косточки в селедочке. Все на высшем уровне. Как тогда. — Мэтр указал взглядом на мемориальные фото на стене. — Даже картошечку закупаем по традиции бронницкую.

Возраста он был запенсионного, выправка и отточенные манеры выдавали работника цэковского общепита с солидным стажем.

— Ну-ну. — Решетников пошевелил бровями. — Проверим.

— Вам, Виктор Николаевич? — обратился Глеб к Салину.

— Ваша очередь, Глеб.

— Уступаю.

Салин чуть растянул губы в улыбке.

— Апперитивов не люблю. Предпочитаю до еды пить тоже, что и во время. — Он просмотрел карту вин. — Пожалуй, «Шато де Брийон».

Глеб сразу же обратился к мэтру:

— Как всегда, «Черное пуркарское».

Добрынин хрюкнул.

— Глебушка, что за провинциальный сепаратизм! Пей «Киндзмараули», как Сталин. И державно, и интернационально. — Он первым засмеялся собственной шутке.

Глеб тоже тихо хохотнул, но потом, не меняя выражения лица, ввернул:

— Я бы с радостью, Иван Алексеевич. Но все дело в том, что Сталин никогда не пил «Киндзмараули».

— Ну, «Хванчкару» какую-нибудь, — отмахнулся Добрынин.

— И «Хванчкару» он не пил. Хрущеву на голову лил, случалось. А сам не употреблял.

— Погоди, а что же он тогда пил? — удивился Добрынин.

— Самое обычное домашнее вино. Служба тайно закупала домашнее вино у совершенно обычных колхозников в Кахетии. Братья Немцецверидзе их звали, если не изменяет память. Естественно, братья не ведали, кому идет их вино. Везли через всю страну спецкурьерами, в винохранилище спецсовхоза «Заречье» его разливали по бутылкам, а в Москве для конспирации наклеивали заводскую этикетку. Так что легенды про «Хванчкару», как и всякие другие легенды, есть смесь незнания с почитанием.

Добрынин покачал головой. Официант как раз поставил перед ним стакан с виски. Добрынин пригубил и еще раз задумчиво покачал головой.

— М-да, не знал. Выходит, Отец родной и в этом вопросе всех поимел!

Салин украдкой послал Решетникову вопросительный взгляд. Напарник, в чьей голове хранилась уйма всякой совсекретной всячины, незаметно утвердительно кивнул.

«Для молодого человека весьма осведомлен. И весьма тонко дал это понять. Изящно подставился под зондаж, — отметил Салин. — Знать бы, научил кто или самородок?»

Официанты споро и сноровисто расставили на столе закуски. В разговоре сама собой образовалась пауза, и Салин с Решетниковым воспользовались ею, чтобы незаметно обменяться серией выразительных взглядов. Они давно научились общаться без слов. Семафорили друг другу глазами, как сторожевики в ночи, засекшие чужую подлодку. Общий смысл переговоров сводился к одному слову: «Тревога».

Салин чуть тронул вилку, сдвинул ее под углом к себе, дав знак напарнику, что решил начать активный зондаж клиента. Напарнику в этом случае полагалось наблюдать и время от времени переключать внимание на себя. Раздирать клиента.

— Вы коллекционируете подобные факты? — обратился он к Глебу, умело играя удивление. — Несколько неожиданный интерес для современного молодого человека.

— Это профессиональный интерес. — Глеб пригубил капельку вина, налитую в бокал официантом. Посмаковал и удовлетворенно кивнул. — Если профессионально занимаешься политикой, приходится знать, кто, что и как пьет. Особенно в такой пьющей стране, как наша.

— Ага, алкоголь — бензин российского прогресса, — тихо вставил Решетников, баюкавший в ладони рюмку водки.

Сказав, выпил, тягуче опрокинув в себя содержимое. Водка ушла из рюмки в желудок непрерывной огненной струйкой, как плавка из мартена. Задержав дыхание, покопался в тарелке, облюбовал кусочек селедки, подцепил, еще раз придирчиво осмотрел и отправил в рот. Прожевал и лишь после этого выдохнул, обведя всех заискрившимися от удовольствия глазками.

Глеб вежливо дождался конца показательного выступления ветерана КПК партии.

— Безусловно — водка наше все! — кивнул он. — Еще добавлю, основа бюджета и источник работы для врачей и милиции. И к политике имеет самое непосредственное отношение. Как утверждает Коржаков, у Ельцина в Беловежской пуще начинался форменный запой. Уже глаза стекленели и кадык дергался. Ему документы о развале Союза на подпись подготовили, а он уже ни о чем, как о водке, думать не мог. Ровно полчаса до вхождения в штопор оставалось, едва уложились. Сунули бумажки, получили визу, стакан в руку — и ура независимости! А если бы не успели? Подумать страшно, что бы со страной стало. И куда бы спьяну свернула российская история.

Салину не потребовалось подтверждения Решетникова. Эту позорную подоплеку Беловежской революции он знал, знал еще до книги Коржакова [30] .

— А как вы относитесь к Ельцину? — нейтральным тоном поинтересовался Салин.

— Для меня Ельцин — это диагноз, — брезгливо поморщившись, ответил Глеб. — Маниакально-паранойяльная циклотимия, осложненная алкоголизмом.

— Это вы о действующем президенте? — с тонкой иронией спросил Салин. — Не чересчур смело?