Шрифт:
«А вот это, молодой человек, уже серьезно», — подумал Салин.
Глеб только что выдал фразу из секретных разработок, выполненных по заказу Матоянца.
«Случайно вырвалось или влепил сознательно?» — Сквозь пепельную завесу очков, скрывающую взгляд, Салин всматривался в лицо Глеба, пытаясь прочесть ответ.
Пауза чересчур затянулась. Салин задал первый пришедший в голову вопрос:
— А что есть Родина для вас?
— Среда обитания, — не моргнув глазом ответил Глеб. — С вашего разрешения…
Он жестом дал команду мэтру, занимавшему наблюдательный пост в дальнем углу зала. Тут же из ниши вышел строй официантов. Сноровисто и ненавязчиво принялись убирать закуски и сервировать стол к основному блюду.
Салин снял очки, привычным движением стал протирать стекла уголком галстука. Нужды прятать глаза за дымчатыми стеклами уже не было. Что надо, он уже разглядел.
Барственно-вальяжный номенклатурный бонвиван Добрынин, сын спившегося посла и племянник генерала МВД из «команды» Щелокова [35] . Рабоче-крестьянский красноармеец политического фронта, как сам себя величал Решетников. Он сам, Салин, интеллигент и либерал в душе и циничный практик в делах. Глеб не мог со временем вырасти ни в кого из них троих. Он был тотально иной. И даже не считал нужным это скрывать. В этой инородности Салин ощущал источник тревоги, исходящей от Глеба.
35
Министр МВД СССР в период правления Брежнева; покончил жизнь самоубийством в результате коррупционного скандала. В восьмидесятые годы ХХ века из-за этого еще стрелялись. Поводом к атаке на всесильного министра стало убийство милиционерами сотрудника КГБ в отделении милиции на станции метро «Ждановская» (ныне — «Выхино»).
Вместе с официантами в зал вползли запахи кухни: острого дымка жаренного на вертеле мяса и пряностей.
Глеб хищно потянул носом. Вдруг сузил глаза. Прицелился взглядом в мэтра. Тот и так стоял, будто смычок проглотил. А под взглядом Глеба судорожно вдохнул и забыл выдохнуть.
— Извините, я на минутку!
Глеб проворно встал из-за стола. Пиджак распахнулся, и Салин с невольной завистью отметил, какой по-волчьи втянутый живот у Глеба.
Глеб что-то шепнул уголком рта, проходя мимо мэтра. Церемониймейстер чревоугодия почему-то сник и на негнущихся ногах поспешил следом.
Салин проводил их взглядом, пока оба не скрылись в нише, ведущей на кухню.
«В этом он весь. Он встанет и уйдет, когда сочтет нужным. А мы останемся. Будем раскладывать свои дурацкие пасьянсы из липких заигранных карт. Потому что ничего другого нам не осталось», — с непонятно откуда накатившей тоской подумал Салин.
Создатель образов
Глеб не оглядывался, он знал, чувствовал, что мэтр, как привязанный, семенит следом.
Ударом распахнул дверь на кухню. Замер на пороге. Концентрированная смесь кухонных запахов так ударила в нос, что немного закружилась голова.
Дебелая женщина в белом, колдовавшая над тележкой, уставленной накрытыми крышками судками, охнула и уставилась на Глеба.
— Последние штрихи в натюрморте? — Глеб подошел ближе. — Дайте-ка полюбуюсь.
Он повел носом, принюхиваясь. Снял крышку с центрального судка. Пахнуло жареным мясом и пряными травами.
— Как заказывали, Глеб Павлович, — прошептал на ухо мэтр. — Филе кабанчика на вертеле. Как велели, с кровью. Трофим Ильич расстарался. Травки свои, не беспокойтесь. У черных ничего не покупаем, все исключительно свое.
— Кабанчик откуда? — не обернувшись спросил Глеб.
— Из-под Вязьмы. Договор с местным егерем.
— Замечательно. — Глеб еще раз принюхался к аромату, теплой волной поднимавшемуся от покрытого аппетитной корочкой куска. — Пойдем со мной!
Он быстрым шагом перешел варочный зал, вошел в коридорчик. Здесь было прохладно, запахи улицы заглушали теплые запахи кухни. Глеб понюхал воздух. Из-под второй двери слева тянуло сырым мясом и талым льдом.
Глеб ударом ноги распахнул дверь.
Худой поваренок, скобливший колоду ножом, открыл от удивления рот.
— Пошел вон! — процедил Глеб. — А ты войди.
Поваренок ужОм выскользнул из разделочного цеха.
За спиной у Глеба раздалось астматическое сопение, но он не стал оглядываться. Взял забытый поваренком большой нож, поигрывая им, прошел наискосок к окну. По пути, как посетитель музея средневековой камеры пыток, равнодушным глазом осмотрел инвентарь и нехитрые механизмы.
Сквозь замазанные белой краской стекла узкого окна в помещение сочился мутный, мертвенный свет. Под высоким потолком горел единственный светильник дневного света, его бессветное свечение, многократно отраженное от кафельных стен, превращало воздух в разделочном цеху в холодную дымку.
Глеб встал у стойки с крючьями. Потыкал ножом в белесый бок свиной туши. Болталась она на одной ноге, вторую отмахнули топором по самый копчик.
Крюк скользнул по штанге, и кафельные стены отразили мерзко-холодный скрип металла о металл.
Кончиком ножа Глеб отковырял полоску мяса. Пожевал, сплюнул комок на пол.
— Поганцы. Не сеном, а паяльной лампой обшмалили.
— Глеб Павлович, что с дикарей возьмешь! — взмолился мэтр. — Вы же знаете, пьянь одна в деревнях осталась. А шеф-повар наш, Трофим Ильич, он расстарался как никогда. И в винце вымочил, и лучком обложил, и травками нужными пересыпал. Запах отбили, не сомневайтесь!