Недаром великий Авиценна еще тысячу лет назад говорил: «А органы и их полезные функции врач должен познавать при помощи внешних чувств и анатомии».

Еще раз напомню, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог говорить, постоянно терял сознание. И все-таки чудо-доктор остановился около меня. Тогда для него перестали существовать рамки рабочего дня, конфликт с моим лечащим врачом, вся земная суета, которой часто заполнено наше якобы кипучее существование.

Каким же нужно быть человеком, чтобы за долгую жизнь не растерять сострадания к своим пациентам, в то время как многие его коллеги в больнице становятся циничными, жестокими, не способными не только сострадать, но и проявлять обычную человеческую жалость.

Конечно, таким докторам, как мой ночной спаситель, работать очень трудно, поскольку они отдают пациенту частичку своей души, а может быть, и здоровья. Но как же повезло тому, на чьем жизненном пути встречается Врач с большой буквы, Врач от Бога. И начинаешь верить и понимать, что он и есть проводник промысла Божьего.

Именно он способен совершить невозможное, чудо, как сказали бы раньше, именно его психологическое воздействие послужило основой моего выздоровления.

Заметьте, при одинаковых атрибутах профессиональной квалификации лишь таким специалистам удается осваивать искусство врачевания. Там, где у обычного доктора опускаются руки, для них открывается обширное поле деятельности. И вопреки прогнозам, предсказаниям, пессимизму окружающих они добиваются успеха.

Где же найти слова, чтобы полнее выразить благодарность настоящим чудотворцам? Лишь человеческая память и вызванное ею поклонение могут быть достойной наградой им!

Лечащий врач потратила на подготовку лекарственной смеси для меня часа два. Тем не менее, заручившись поддержкой молодых коллег, она добилась от главного врача отмены предложенного опытным специалистом метода лечения.

Конечно, главврачу не нужен конфликт, да еще когда с протестом выступает целая группа докторов. И понять его можно, особенно когда он пытается уладить разногласия. Но и хорошего специалиста жалко, когда тот из профессиональной гордости подает заявление об уходе. Целую ночь идут переговоры в надежде сгладить конфликт, возникший на пустом месте. А главный пострадавший, как всегда, больной, в данном случае – я.

Противостояние врача и пациента антигуманно по своей природе. Они изначально находятся в разных весовых категориях. Даже на ринге останавливают бой, как только один из боксеров рухнет на пол. Таким правом обладает рефери. В больнице подобных защитников пострадавших нет. И если антипатия проявляется по отношению к больному в том состоянии, в каком находился в элитной реанимации я, – это вообще не укладывается в голове. Вопреки пословице – это уж не битье, а просто-напросто добивание лежачего. Оправдать его нельзя никакими эмоциями.

Говорят, перед лицом смерти другого человека не только обычные люди, но и закоренелые преступники испытывают сострадание и пытаются скрасить последние дни и часы умирающего. Больные вправе ожидать такого же поведения и от представителя медицины. И если он безразличен даже в экстремальных ситуациях, если чувство жалости полностью атрофировалось, можно смело говорить о полном несоответствии подобного специалиста занимаемой должности.

Негативное отношение лечащего врача ударило по мне рикошетом. Сказались их старые нелады с доктором, который так поддержал меня на самом трудном этапе болезни. Их застарелый конфликт с новой силой разгорелся у моей постели. Он-то и стал причиной развернувшихся баталий. А ведь это прямое нарушение клятвы Гиппократа, которая гласит: «К своим коллегам я буду относиться как к братьям». Но судя по этому и другим эпизодам, священная клятва – не указ для части российских эскулапов.

Неизвестно, как развивалась бы ситуация дальше, если бы все назначения лекарств и процедур не проводились консилиумом в расширенном составе. И лечащему врачу в критический период приходилось лишь выполнять коллективные рекомендации.

В дальнейшем нам удалось установить нормальные отношения, и расстались мы достаточно тепло. Но убежден, что мое выздоровление могло бы произойти гораздо раньше и легче. Ведь большинство элементов предложенной консультантом схемы были использованы в моем лечении, только не комплексно, а фрагментарно, что снизило их эффективность.

Возрождение к жизни проходило отнюдь не по классическим образцам, когда больной после кризиса идет семимильными шагами на поправку. Процесс выздоровления был больше похож на борьбу корабля с сильным штормом. Вот волна поднимает вас на вершину – и кажется, что самое трудное позади. И тут же стремительное падение вниз, когда все внутри холодеет и обрывается, в том числе и желание вновь подняться наверх.

Кризис растянулся на долгие восемь дней. В это время консилиумы проводились даже в четыре-пять часов утра. Лица врачей и их силуэты сквозь ускользающее сознание воспринимались как привидения. Жизнь моя трепетала, словно горящая на ветру свеча. Каждый новый день то приносил надежду, то повергал в отчаяние. Врачи не понимали, почему, несмотря на воздействие сильнейших лекарств, организм вдруг переставал сопротивляться и жизнь угасала.

Очень часто в ответ на вопросы родственников о моем самочувствии звучало: «Поищем, есть ли он еще в списке живых». В официальных сводках для контролирующей инстанции с высокой долей вероятности прогнозировались неблагоприятные последствия болезни. Как стало известно позже, дважды убедительно предсказывался летальный исход.

Окруженный с двух сторон капельницами, с помощью которых в меня ежедневно вливали около 3 литров лекарств, с трубкой в горле для искусственного вентилирования легких или, проще говоря, для искусственного дыхания, облепленный датчиками для снятия кардиограммы, я представлял почти недоступный объект для приходящих ко мне специалистов. Кивки головой, обозначавшие «да» или «нет», не давали возможности в полной мере оценить, как я реагирую на то или иное лекарство, как идет процесс выздоровления и идет ли он вообще.