Дядя Ипат удивлённо глянул на сына, ничего не ответил.

— Ну, а как у вас там, на фронте, с овсом? — спросил неожиданно.

— Да будя вам, — вмешалась тётка Марья. — От леший, — набросилась на мужа, — и чего привязался!

— Цыц, дура! — крикнул дядя Ипат. — Надолго ты, сынок? — обратился к Степану.

— На три дня.

— Ну, выпьем.

И они выпили за скорейшее дарование победы российской армии. На следующий день Степан решил вспомнить старое, запряг коня и с утра выехал в город. Следом за Степаном поехал и Лёшка. Люди останавливались, смотрели на георгиевского кавалера. На Тверской у Страстного монастыря вокруг Степановой пролётки собрался народ. Набежали кадеты, студенты, какие-то дамочки. Они кричали «Ура!» и «Слава герою!».

Неожиданно в пролётку полез какой-то субъект в пенсне. Выкинув вперёд руку, стал говорить о спасении родины, о защите революции и ещё о чём-то, но Лёшка не смог расслышать — его оттеснили в сторону.

И снова все кричали: «Ура!», «Браво!», «Слава герою!». И Лёшка кричал со всеми.

Потом появился какой-то инвалид, тоже полез в пролётку и, потрясая в воздухе культяпками, посылал проклятия германскому извергу.

Толпа гудела, двигалась, кричала и возбуждалась всё больше.

— Ра-се-я! Матушка! — ревел инвалид. — Не отдадим Ра-се-ю!

— Ну, хватит, — проговорил Степан и вытолкал инвалида из пролётки.

Три дня Лёшка не сводил восхищённых глаз со Степана. Потом солдат снова уехал на фронт.

А ещё через день исчез Лёшка. Обыскались Зыковы, а его нет и нет, словно и на земле не жил.

Войска полковника Громолысова занимали участок фронта от села Дудницы до реки Рыськи. В Дудницах был штаб. А сразу же за селом начинались проволочные заграждения. Затейливо петляя по лугу, они переходили на правый, чуть возвышенный берег реки и терялись в дубовой роще.

Полк занял оборонительный рубеж ещё осенью прошлого года и с той поры стоял без всякого движения. Солдаты привыкли и к Рыське, и к Дудницам, и к тому затишью, которое держалось вот уже около года. Тут они перезимовали, тут встретили весть о свержении царя, перемесили весеннюю грязь и дождались лета.

Ещё с весны солдаты заговорили о мире, о земле, о скором возвращении домой к жёнам и детям. Однако война не кончалась. Не решался вопрос и с землёй. К лету дисциплина в полку Громолысова заметно пала. Солдаты уже без прежнего почтения относились к офицерам и к самому полковнику. В окопах роптали на жизнь, на Временное правительство и всё чаще поговаривали о том, что пора-де Громолысову показать дулю, бросить ружья, а самим — по домам. Обстановка в полку накалялась.

Разное бывало в полку, а вот такое случилось впервые: в один из июньских дней адъютант командира полка прапорщик Лещ доложил полковнику Громолысову о необычайном происшествии, случившемся на их участке фронта, — в окопах появился мальчик, назвался Лёшкой.

— Мальчик? — переспросил Громолысов.

— Так точно, — ответил Лещ.

— Немедля отправить с фронта, — распорядился полковник.

— Слушаюсь.

Лёшку отправили.

Однако прошёл день, и прапорщик снова докладывал командиру полка о появлении мальчика.

— Ещё один?! — удивился полковник.

— Нет. Тот самый.

— Вот как! Вы что же, его не отправляли?

— Отправил.

— Так что же?

— Так он обманул сопровождающих солдат и начальника станции и снова вернулся.

Тогда Громолысов распорядился привести Лёшку. Он долго смотрел на щуплую поджарую фигурку мальчика, на большие горящие возбуждением и упрямством глаза, наконец произнёс:

— Патриот, значит. Защитник отечества!

Прапорщик Лещ хихикнул.

— Я хочу сбить германский аэроплан, — проговорил Лёшка.

— Аэроплан?!

— Он всё про какого-то Степана Зыкова говорит, — произнёс Лещ.

— А кто такой Степан Зыков?

— Полный георгиевский кавалер, — выпалил Лёшка.

— Ах, вот оно что! — Полковник задумался. — Значит, ты за войну. До полной победы!

— Я хочу германский аэроплан, — повторил мальчик.

Лещ снова хихикнул. Однако Громолысов строго посмотрел на своего адъютанта, потом перевёл взгляд на Лёшку и, к превеликому удивлению Леща, отдал приказ оставить мальчишку на фронте.

— Пусть покрутится среди солдат, — проговорил полковник. — Для нас и такой агитатор — клад.

— Агитатор! — хихикнул прапорщик Лещ.

Ружья Лёшке не дали. Приписали в обозную команду к походной кухне.

— Да ты, — говорил Пятихатка, полковой повар, — не горюй. Старайся, так, может, и ружьё дадут и в разведку посылать станут.

И Лёшка вовсю старался. Он колол и пилил дрова, размешивал длинным черпаком кашу, до блеска надраивал котлы. А вечерами они с дядей Акимом укладывались под колёса походной кухни, и мальчик приставал с расспросами. Начал с аэропланов.