— Ты понимаешь, что мы чудо видели? — горячо говорил художник. — Ты понимаешь, что завтра этого уже не будет! Уйдёт это поколение — уйдёт и это искусство.

— Почему это уйдёт? — спросил Лёшка. — Что же, людей не будет?

— Будут, но другие.

— Ну и что?

— Да то, что им будет это всё неинтересно… Вот как тебе, например.

— Почему это мне неинтересно, очень даже интересно… И вообще.

— Ну и что ты понял? — насмешливо спросил художник. — О чём этот хоровод был?

Лёшка вдруг вспомнил мать и Кольку, который не хотел распечатывать без него «кахей» и который кричал, что хочет много братьев, много сестёр, много бабушек и дедушек, чтобы всех было много и все были вместе… Он вспомнил стариков и старух в хороводе… И ему вдруг захотелось обхватить мать за плечи и прижаться к ней изо всех сил.

Он всегда стеснялся, когда мать его целовала или гладила по голове, всегда старался вырваться и убежать.

«А чего стесняться! — подумал он. — И ничего тут стыдного нет, если мать целует!»

— Этот хоровод про то, что все должны друг за дружку держаться! — сказал он. — Хорошо, когда людей много и все друг другу близкие!

— Да? — спросил художник странным голосом. — Смотри ты…

Они молча стояли на крыльце. Луна оторвалась от верхушек деревьев, побледнела и уменьшилась, и всё небо усыпалось звёздами. Словно землю накрыли большим чёрным куполом. Но купол этот был старый, весь в дырках, и сквозь эти дырки пробивался свет, который был там, ещё выше…

Странный звук заставил их обернуться. В том крыле избы, где были хозяйственные помещения, тихо скрипнув, растворились ворота. Из них вышел Антипа Пророков. Художник и мальчишка сразу узнали его по сутулой спине, густой окладистой бороде и ружью за плечами.

Старик вывел из подклети коня. Конь в свете луны казался серебряным. Даже сейчас, в темноте, было видно, какой он старый.

Конь стоял, понуро опустив голову, пока старый егерь затворял ворота подклети, покорно шёл за ним через двор и только на улице вдруг остановился и, обернувшись к избе деда Клавы, тяжело вздохнул.

— Вот так-то, Орлик милый, — услышали они голос егеря. — Ничего не поделаешь! Пошли…

Конь покорно зашлёпал старческими разбитыми копытами, и скоро звук их совсем затих в темноте.

«Куда это они?» — хотел спросить Лёшка, но оглянулся на сад и замер. Странный свет мерцал между деревьями. Огромная луна светила сквозь цветущие ветки.

А ветки сверкали миллионами росинок. Соловей свистел так, словно хотел весь изойти на трели без остатка. Звуки наполняли сад, и казалось — каждая нота превращается в росинку, ловит лунный свет и дрожит на тёмных листьях.

Пахучий, сырой и свежий запах шёл от некошеной травы, от прелой прошлогодней листвы, от цветов яблонь.

И вдруг росинка, которая светила ярче других, сорвалась и поплыла в воздухе, за ней другая, третья…

«Светлячки!» — догадался мальчишка. Он никогда в жизни не видел светлячков и, пожалуй, даже не очень верил, что они существуют, и вдруг — на тебе! — целый сад наполнен их сиянием.

Осторожно, боясь дышать, Кусков снял с ветки маленькое насекомое, и светлячок продолжал светить у него на кончике пальца. Голубоватый дрожащий свет лился с Лёшкиной руки, точно это была волшебная свеча.

Прикрыв светлячка ладонью, Лёшка подошёл к Вадиму:

— Смотрите! Настоящий…

— Да! — ответил в сумраке шёпотом художник. — С ума сойти, я ведь никогда их не видел! Никогда.

— Я тоже! — быстро сказал Кусков. Он посадил светлячка на перила, и светящаяся точка поползла по чёрному старому дереву. Вадим вдруг обнял Лёшку за плечо. И Кусков, который всегда был принципиально против всяких телячьих нежностей, замер, боясь, что он уберёт руку!

— Ты счастливый! — сказал Вадим. — Вон какая ночь! Запомни её. Красоты в жизни немного…

Он помолчал.

— Не всякий её поймёт. — И добавил: — Да и не каждому она нужна.

— Мы с вами понимаем! Да? — торопливо сказал Лёшка.

Художник усмехнулся, достал из нагрудного кармана сигарету, закурил.

— Иди спать, — сказал он. — Поздно уже.

Лёшка бежит, бежит, спотыкается, падает… А сзади наезжает на него танк. Грохочут страшные гусеницы, ревёт мотор, содрогается земля… И горит, горит всё вокруг. Вот и окоп. Лёшка видит, как из него поднимается во весь рост Антипа Пророков и танк вдруг останавливается. Из открытого люка высовывается Вадим… Лицо у него бледное, расстроенное.

«Что это?» — говорит он.

«Что это?» — кричит Лёшка. И просыпается. Действительно, всё грохочет за стенами сарая.

— Что это? — кричит Кусков и высовывается из чердачного окна. Под сараем стоят пять бульдозеров и прогревают моторы. Из дверей избы выносят вещи — самовары, подушки. Дед Клавдий суетливо запихивает в кузов грузовика, где уже стоит его «мичуринский», сборный из разных деталей, станок, ящики с инструментом.

— Да не суетись ты! — кричит ему рослый мужик, на которого очень похожа Катя. Наверное, её отец.