Шрифт:
— Ничё! — ответил мужик. — Помалкивай, сопля немеренная, кишка тонка стариков учить.
— Ага! Больно здоровый выискался…
— На тебя здоровья хватит!
Лёшка смотрел, как суетливо, неловко отдирает старик наличники. Сыпалась краска, скрипели и ныли гвозди.
Пожилой тракторист вылез из машины, подал старику топор, а сам, закусив папиросу, стал отдирать резное украшение ломом. Дед Клавдий махнул топором раз, другой, да всё не в лад, всё мимо.
— Эх, — вздохнули в толпе, — ведь первый в наших местах плотник, а тут будто век топора не держивал…
— Поглядел бы я, как ты своё жилище рушить будешь, — сказал мужик в зелёной шляпе.
— А я что, не деревенский? Мы в посёлок только прошлым годом переехали…
— Ты молодой…
Дед Клавдий оторвал два наличника, отнёс их в сторону. Красивые резные доски оказались такими большими, что дед их едва тащил.
Ему помогли уложить их на землю. Лёшка посмотрел, как нелепо они лежали на траве.
— Ну всё, что ли? — торопили бульдозеристы.
— Счас, счас, — суетился старик. — Это ведь память, отец мой резал перед империалистической…
— Да куда ж ты их денешь?
— На балкон! Мне балкон в квартире даден.
— Дак он не для хламу!
— Рази это хлам? — растерялся дед.
— А то нет? — засмеялись в толпе. — Гнильё одно деревянное.
Старик уронил деревянный гребень от наличника.
— Отец мой резал. Мастер он был, я к старости только так резать научился… Неужто хлам?
— Не слушайте! Не слушайте никого! — сказал вдруг Вадим и, отодвинув Лёшку, шагнул к старику. — Кого вы слушаете? — сказал Вадим. — Кого? — И он глянул на толпу так, как смотрел в городе на Лёшкиного отца, словно тут никого не было… Или как на иностранцев, когда говорил, что они ничего в искусстве не понимают.
— Эх вы! — сказал мужик в зелёной шляпе, помогая старику поднять доски на машину. — Ещё спохватитесь.
— Это искусство! Народное искусство, — сказал директор и сам стал отрывать третий наличник.
— Да ладно! — сказал дед Клава. — Чего уж теперь. Ломай!
Трактора натянули тросы, изба накренилась ещё больше, крыша поползла в сторону, и вдруг разом, как картонный домик, всё повалилось и стало раскатываться по брёвнышкам. Туча пыли взвилась над горой обломков и щепок.
Ошалелый кот выскочил неизвестно откуда и взлетел на дерево.
— Во! — закричал Катин братишка. — Лазер! Лазер! Слезай! Не бойся! — Он с другими малышами, что приехали посмотреть, как будут сносить деревню, стал сманивать кота. Лёшка тоже было пошёл с ними, но оглянулся, увидел старика Клавдия и остался.
Дед стоял на бугорке и смотрел на то место, где прежде стояла его изба.
Ветер надувал парусом его белую рубаху, подпоясанную узеньким ремешком, вздымал редкие волосы. Бабушка Настя подошла к нему и потянула за рукав, и они пошли прочь, к автобусу, который стоял на дороге.
Старик Клавдий всё оглядывался, спотыкался и оглядывался на то место, где два бульдозера сгребали в кострище трухлявые брёвна.
Глава тринадцатая
А вы чьих?
— Руки вверх! — закричал Катин братишка. Он вытащил из горы мусора какую-то латунную штуку.
— Смотри ты! — сказал мужик в шляпе. — Кран! От самовара! Ишь ты! — Он судорожно дёрнул кадыком. — Эй, пацан. Ну-ка, покажи…
— Ага, — спрятал за спину руку мальчишка.
— Покажи! — сказал Кусков.
У мужика было такое выражение лица, словно он увидел давнего знакомого.
— Вот тебе раз, — сказал он, качая на руке старинный кран от самовара. Кто самовара не видел, тот бы, наверное, и не сообразил, что эта латунная болванка с прорезью — кран. А вот на самой головке её сидел кружевной, весь прорезанный петух. — Эх! — вздохнул он. — Тут ещё свисток был, когда чай разливали, свистел.
Большая мозолистая рука мужчины заметно дрожала.
— Слушай, — сказал он Катерининому брату, — сменяемся? Я тебе вот ножик… Тут два лезвия. — Он стал шарить в карманах.
— Бизнес! — сказал Лёшка. — Меняйся!
Мальчишка вдруг посерьёзнел и сказал:
— Мне папа меняться не велит. — Он жадно глянул на ножик и вздохнул. — Так берите, я же эту штуковину не покупал, а нашёл. Значит, она не моя…
Первый раз в жизни Лёшка Кусков своими глазами видел, чтобы кто-то отказывался от обмена.
— Чей же ты будешь? — наклонился к нему мужик. — Не Хвоста ли сын?
— Какого ещё Хвоста? — надулся мальчишка. — Я Стамиков Федя.
— Которых Стамиковых? Сапожника, что ли, внук? Или тётки Пантелевны, которая на угоре жила…