И совсем не дает мне отпуску или спуску,

А в попутчики посылает плохих парней.

И мы ходим в обнимку, бедные, как Демьян,

Ты влюбленная до чертей, а он просто пьян,

И бесстыжие, and so young, and so goddamn young,

И, как водится, чем печальнее, тем верней.

***

Всех навыков – целоваться и алфавит.

Не спится. Помаюсь. Яблочко погрызу.

Он тянет чуть-чуть, покалывает, фонит –

Особенно к непогоде или в грозу.

Ночь звякнет браслетом, пряжечкой на ремне.

Обнимет, фонарным светом лизнет тоска.

Он спит – у его виска,

Тоньше волоска,

Скользит тревога не обо мне.

***

Ну все уже: шепоток, белый шум, пустяк.

Едва уловимый, тлеющий, невесомый.

Звонка его ждешь не всем существом, а так

Одной предательской хромосомой.

Скучаешь, но глуше, вывернув звук к нулю.

Как с краю игла слегка шипит по винилу.

Все выдохнула, распутала, извинила,

Но ручку берешь, расписываешь уныло –

И там,

На изнанке чека

«люблюлюблю».

2-3-4 октября 2006 года.

@@@

З. привел меня сегодня в армянский ресторанчик на Цветном, сел напротив окна и вдруг показался мне остро, непростительно красивым - у него глаза при определенном освещении насыщенно-фисташкового оттенка, ресницы бесконечные, чернющие, и сорок тысяч разновидностей ухмылки - глумливая, задумчивая, провокационная, язвительная, недоуменная, обескураженная, улыбка-замыслившего-недоброе - в общем, целый гербарий; и еще волосы, глянцевитые, черные, непослушные, взъерошенные вечно; я при этом все еще хорошо помню свое первое впечатление от этого человека, когда он меня реально ужаснул - в капюшоне от толстовки, с косичкой этой, серьгастый, бородатый - поэтому сидела и думала о том, как у влюбленных женщин смешно перефокусируется, перенастраивается что-то в хрусталике, в системе внутренних линз, в преломлении луча.

Решила измерить беспардонность оптического обмана, подлога, посмотрела фотографии в его паспорте, в загране - везде очень красивый, без шуток; стиль нашего общения с З. совсем не предполагает подобных признаний, поэтому, чтобы скрыть смущение, я пару раз назвала его жирным и тупым и еще раз попробовала избить на улице, и он вроде не заметил моего замешательства.

– А ты сможешь что ли жить и работать в Питере? Надо тебя отправить, правда, но я же скучать буду сильно.

– Да смогу, конечно, без вопросов. Что ты там будешь делать?

– Э, хуйню какую-то сморозил, прости.

Мальчик-перекати-поле - это всегда такое щемящее, ломкое счастье; еще в руках держишь, а уже щуришься на горизонт; еще только встретились вроде - а уже галочки ставишь на полях: запоминай, запоминай, пропадет и нету, что ты будешь катать на языке, чтобы чувство голода заглушить? Как смеется, как говорит, как глаза свои цвета подвядшей травы в тебя упирает, будто меч джедая.

06/10/06

@@@

Суть не в том, чтоб не лезть под поезд или знак «Не влезай – убьет». Просто ты ведь не Нео – то есть, не вопи потом, как койот. Жизнь не в жизнь без адреналина, тока, экшена, аж свербит – значит, будет кроваво, длинно, глазки вылезут из орбит. Дух захватывало, прохладца прошибала – в такой связи, раз приспичило покататься, теперь санки свои вози. Без кишок на клавиатуру и истерик по смс – да, осознанно или сдуру, ты за этим туда и лез.

Ты за этим к нему и льнула, привыкала, ждала из мглы – чтоб ходить сейчас тупо, снуло, и башкой собирать углы. Ты затем с ним и говорила, и делила постель одну – чтобы вцепляться теперь в перила так, как будто идешь ко дну. Ты еще одна самка; особь; так чего поднимаешь вой? Он еще один верный способ остро чуять себя живой.

Тебя что, не предупреждали, что потом тошнота и дрожь? Мы ж такие видали дали, что не очень-то и дойдешь. Мы такие видали виды, что аж скручивало в груди; ну какие теперь обиды, когда все уже позади. Это матч; среди кандидаток были хищницы еще те – и слетели; а с ним всегда так – со щитом или на щите.

Тебе дали им надышаться; кислородная маска тьмы, слов, парфюма, простого шанса, что какое-то будет «мы», блюза, осени, смеха, пиццы на Садовой, вина, такси, - дай откашляться, Бог, отпиться, иже еси на небеси, - тебя гладили, воскрешая, вынимая из катастроф, в тебе жили, опустошая, дров подкидывая и строф; маски нет. Чем не хороша я, ну ответь же мне, Боже мой, – только ты ведь уже большая, не пора ли дышать самой.

Бог растащит по сторонам нас; изолирует, рассадив. Отношения как анамнез, возвращенья – как рецидив.

Что тебе остается? С полки взять пинцетик; сядь, извлеки эти стеклышки все, осколки, блики, отклики, угольки. Разгрызи эту горечь с кофе, до молекулок, до частиц – он сидит, повернувшись в профиль, держит солнце между ресниц. Он звонит, у него тяжелый день – щетину свою скребя: «я нашел у скамейки желудь, вот, и кстати люблю тебя». Эти песенки, «вот теперь уж я весь твой», «ну ты там держись».