— Дядя, а дядя, если я за лекарством сбегаю, пистолет деревянный мне смастерите? — кричал Бахрам, который, как всегда, был без штанов.

— Смастерю, — отвечал Салимджан-ака, не открывая глаз.

— Дядя, хотите я скатаю вам шарик из хлебного мякиша? — орал четырехлетний Бахтияр.

— Давай скатай, — соглашался полковник.

— Дядя, хотите приложу вам на лоб компресс? — предлагал Бахадыр.

— Только что ведь приложил.

— Но мне еще хочется…

— Тогда валяй. Сними и снова прикладывай.

Восьмилетняя Севар и десятилетняя Саври, засучив рукава, подоткнув подолы платьев, что им не помешало, однако, вымокнуть до ниточки, мыли полы. Батыр поливал из шланга двор, вернее, думал, что поливает: струя, в основном, била вверх и лилась ему же самому на голову.

— Дядя, а что вы купите мне? — кричала издали Саври.

— Я куплю тебе ленты. Много разноцветных лент.

— А мне, дядя Салимджан? — не отставала Севар от сестры.

— А это кто визжит?

— Да ведь это я — Севар.

— А, та девочка, которую папа купил в магазине?

— Кет, меня мама родила.

— Тогда ладно, тебе я куклу куплю. Но почему ты шепелявишь, я даже голос твой не узнаю?

— А у меня три зуба выпали. Передние.

— То-то я думаю, какая тут старушка ходит?

Салимджан-ака походил сейчас не на больного, а на воспитательницу детсада, на которую набросился весь ее выводок. Измучили, наверное, беднягу.

— Ну-ка, марш отсюда! — крикнул я. — А то гриппом заразитесь!

— Мы уже болели гриппом, теперь он к нам не пристанет! — попытались детишки втереть мне очки.

Я схватил веник, завыл диким голосом, заврашал глазами, думая, что их как ветром сдунет. Но не тут-то было — дети не те пошли. Да и Салимджан-ака сам заступился:

— Не надо, не гони их, Хашимджан, ребятишек я сам позвал. С ними я забываю о болезни.

В этот миг во двор вошла медсестра, колоть моего шефа. Я подмигнул ей:

— Сделайте уколы вначале вот этой мелюзге, а полковнику потом.

Шумной ватаги как не бывало. Наступила удивительная тишина. Из калитки появился сам сосед Нигмат-ака с двумя косами маставы в руках.

— Как вы себя чувствуете? — заботливо спросил он Салимджана-ака.

— Температура, вроде, спала. Как у тебя дела?

— Сегодня опять чуть не подрался.

— Из-за каждой чепухи лезешь в драку.

— Вовсе не из-за чепухи. Хашимджан, иди, братишка, принеси две ложки. Салимджан-ака, съешьте маставы, пропотеете. Нет, вначале выпейте таблетку, вот я принес, отличная штука. Когда я болел, тоже такую пил: вышибает всю хворь… Вы говорите, что из-за каждой ерунды лезу в драку. Да как же не драться с этими наглецами?! Привезли утром сто мешков муки. Экспедитор не дает сгрузить, за каждый мешок требует по рублю. Я говорю: «Ни копейки не получишь!» Тогда он отвечает: «В таком случае и ты не получишь муки!». Я сказал: «Получу!». Он сказал: «Попробуй!». Ну и чуть не подрались.

— Но взял муку-то?

— Нет, куда там, обратно увезли, подлецы! Тысячу раз просил вас погладить их против шерстки!

— И гладили, и еще погладим, будь спокоен!

Поев горячей маставы, Салимджан-ака поплотнее укутался в одеяло. Завмаг унес домой пустые косы. А я задумался о своем начальнике. Ох и трудно приходится ему. Ни минуты не знает покоя: даже вот заболел, а вынужден выслушивать жалобы на взяточников… Преступники становятся все изворотливее, хитрее, коварнее. За три дня в наш отдел поступило четырнадцать заявлений. Кто знает, какие меры принимает сейчас «обиженный» директор Аббасов, чтобы засадить меня за решетку! Как бы Салимджан-ака не слег надолго, а то эти подлецы погубят меня…

У Салимджана-ака был старенький, весь облупленный, с помятым кузовом «Москвич», похожий на неуклюжего жука. С соседом — шофером райсобеса — мы взялись за его ремонт. Не забыл я, оказывается, уроков отца — классного механизатора! Помучились, конечно, но «жучка» поставили на ноги, то есть на колеса. Был субботний день. Салимджан-ака уже окончательно поправился, стал по-прежнему веселым, бодрым. Решил свозить детишек Нигмата-ака в цирк.

— Лучше бы сами поехали, — сказал я недовольно. — Эта гопкомпания вам все уши прожужжит.

Салимджан-ака улыбнулся, покачал головой, как бы говоря: «Эх, парень, ничего-то ты не понимаешь». Затем спросил:

— А отца их тебе не жалко?

— А чего его жалеть? Нормальный человек, не кривой ведь и не слепой.

— Не кривой, конечно. Но очень трудно ему приходится. В две смены работает, бедняга, чтобы дети были сытыми, одетыми, обутыми. Людьми их хочет вырастить, — не спеша пояснял Салимджан-ака. — Этих сорванцов на день упусти из виду, один пойдет на стадион бутылки собирать, другой спутается с хулиганьем… Жизнь себе сломают, как Карим. Кроме того, я ведь говорил тебе, что с ними я чувствую себя лучше, чище, моложе, что ли. Забываю, что Карим в тюрьме, а жена — далече… Нигмат — хороший человек. Покойная твоя келинойи тоже любила этих грачат всей душой. Всех их она сама принимала в роддоме, пупки перевязывала. Да, чудеснее человека я не встречал!.. Ты вот что, Хашим, постриги-ка пока мальчишек.