–  Я должен верить вам на слово.

–  Костнер, вы уедете, а отелю еще долго придется работать.

–  Недолго, если я не перестану выигрывать.

–  Один-ноль в вашу пользу,- в улыбке Хартсхорна сквозил упрек.

–  Так что вы меня не слишком убедили.

–  Других аргументов у меня нет. Если хотите вернуться к автомату, не смею вас задерживать.

–  А бандюги меня потом не тряхнут?

–  Простите, не понял?

–  Я сказал: а банд…

–  Колоритная у вас манера выражаться. На самом деле я понятия не имею, о чем вы толкуете.

–  Уж конечно, не имеете.

–  Надо бы вам бросить читать "Нэйшнл Энкуайрер" [12]. У нас честный бизнес. Я просто прошу вас об одолжении.

–  Ладно, мистер Хартсхорн. Я за трое суток не спал ни минуты. Десять часов пойдут мне на пользу.

–  Я попрошу управляющего подыскать вам спокойную комнату на верхнем этаже. Благодарю вас, мистер Костнер.

–  И не думайте больше ни о чем.

–  Боюсь, что это будет не слишком легко.- Хартсхорн прикуривал сигарету; Костнер повернулся, чтобы уйти.

–  Да, кстати, мистер Костнер…

–  Да?
– Костнер полуобернулся к Хартсхорну.

Ему с трудом удавалось сфокусировать зрение. В ушах звенело. Хартсхорн, казалось, мелькает где-то на пределе видимости, как далекая зарница по ту сторону прерии. Как воспоминания о том, что следовало забыть, из-за чего Костнер и перебрался по эту сторону прерии. Как сетование и мольба, что продолжали распирать клетки его мозга. Голос Мегги. Она еще там, внутри, говорит что-то…

–   Тебя постараются не пустить ко мне.

Он мог понять одно - ему обещаны десять часов сна. Внезапно они стали важнее денег, важнее желания забыть, важнее всего на свете. Хартсхорн продолжал болтать, говорил что-то, но слышать его Костнер не мог, будто отключил звук и видел лишь беззвучное движение резиновых губ Хартсхорна. Костнер помотал головой, пытаясь прийти в себя.

С полдюжины Хартсхорнов то сливались в одного, то выходили друг из друга. И - голос Мегги.

–   Здесь я неплохо устроена и одинока. Если сможешь прийти ко мне, я буду щедра. Прошу тебя, приди, прошу, скорее.

–  Мистер Костнер?

Голос Хартсхорна словно просачивался сквозь слой ила, толстый, как рулон бархата. Костнер уже не пробовал вновь сфокусировать зрение. Отчаянно уставшие карие глаза принялись блуждать.

–  Вам известно, что это за автомат?
– говорил Хартсхорн.- Странная с ним приключилась история недель шесть назад.

–  Какая же?

–  Да девушка скончалась, играя на нем. Дернула рукоятку, и тут с ней случился сердечный приступ, удар; так она и умерла на полу у автомата.

Костнер немного помолчал. Ему отчаянно хотелось спросить Хартсхорна, какого цвета были глаза у той девушки, но он боялся, что ему ответят: голубые.

Заговорил он, уже взявшись за ручку двери:

–  Напрашивается вывод, что с этим автоматом вы попали в полосу невезения.

–  Или что она может не сразу оборваться,- на сей раз улыбка Хартсхорна была какой-то загадочной.

Костнер почувствовал, как сжались челюсти.

–  Вы имеете в виду, что и я могу умереть и это не было бы неудачей?

Улыбка Хартсхорна превратилась в некий неизменный знак, навсегда запечатленный на лице: "Спите спокойно, мистер Костнер

Во сне она явилась ему. Удлиненные округлые бедра и мягкий золотистый пушок на руках; голубые глаза, глубокие, как прошлое, мерцающие, словно подернутые лиловатой паутинкой; упругое тело - тело единственной, изначальной Женщины всех времен. К нему пришла Мегги.

–  Здравствуй, вот и кончились долгие мои странствования.

–   Кто ты?
– растерянно спросил Костнер.

Он стоял на холодной равнине - или на плоскогорье? Ветер вихрился вокруг них - или только вокруг него? Она была совершенством, он видел ее ясно - или сквозь дымку? Голос ее был глубоким и звучным - или нежным и теплым, как ночной аромат жасмина?

–  Я Мегги. Я люблю тебя. Я дождалась тебя.

–   У тебя голубые глаза.

–   Да, это от любви.

–   Ты очень красива.