Лошадь удовлетворенно пофыркивала. Дюкр насыпал ей корма, после чего стал устраиваться на отдых. Шатром, прикрывающим от солнца, ему служила все та же пыльная телаба. Сумеет ли он нагнать Кольтена и где это произойдет? Риторический вопрос. Может, виканцы и впрямь демоны?

Историк с наслаждением вытянулся на подстилке, завернувшись в плащ. Солнце быстро выжжет оголенный оазис и высушит колодец. Пройдут годы, пока здесь вырастут новые пальмы, если, конечно, вырастут. Засыпая, Дюкр думал об особенностях войны в пустыне. Здесь побеждает тот, у кого есть вода. Каждый оазис — ценнее укрепленного города. Хуже всего, что Кольтен в своих маневрах лишен внезапности. Каждый его следующий шаг предсказуем, и Камисту Рело ничего не стоит опередить виканца — ведь мятежники не отягощены тысячами беженцев.

Кольтен противится судьбе, стремясь отсрочить неминуемое. Сколько еще он продержится? С этим вопросом Дюкр заснул.

Он проспал до сумерек, а проснувшись, сразу же оседлал лошадь и выехал из разрушенного оазиса. И вновь ночными спутниками Дюкра были бабочки-плащовки. Их стаи затмевали звезды.

Над морем висела низкая облачность. По пути к берегу волны разбивались о торчащие из воды скалы, окружая их пенной завесой. До восхода солнца оставалось не меньше часа (если, конечно, оно пробьется сквозь облака).

Фелисина стояла у кромки прибрежных трав. Дальше, до самой воды, тянулась широкая полоса белого песка. Никакой лодки на берегу не было. Похоже, сюда вообще не ступала нога человека. Только обломки дерева и пучки засохшей морской травы, обозначавшие границу прилива. И еще — полчища песчаных крабов.

— У нас хотя бы есть пища, — сказал стоявший рядом Геборий. — Правда, сначала нужно убедиться, съедобны ли эти твари.

Орудуя своими культями, старик извлек из мешка кусок парусины и двинулся поближе к воде.

— Смотри, какие у них клешни, — предостерегла его Фелисина. — Такие и палец откусят.

Бывший жрец Фенира только засмеялся и пошел дальше. За эти дни его кожа совсем почернела; теперь даже вблизи и при ярком солнечном свете узоры татуировки едва различались. Внешние перемены сопровождались внутренними. Бодэн сразу их почувствовал.

— Тебе его больше не задеть, — сказал он Фелисине. — Можешь говорить что угодно — старика это уже не трогает.

— Тогда я вообще не вижу причин молчать и сдерживаться, — ответила Фелисина.

Воды у них осталось на сутки; если растянуть — на двое суток. Облака, висевшие над заливом, обещали дождь, однако это обещание, как и все прочие, казалось Фелисине ложью. Спасение — красивая сказка, которая помогла им добраться сюда, и только. Фелисина вновь обвела глазами берег и линию горизонта.

«Мы останемся на этом берегу. Крабы быстро сожрут мясо с наших трупов. Пройдет еще какое-то время, и наши кости занесет песком. Ты ошибся, старик. Нас здесь ждет не лодка, а Клобук. Путешествие души и тела окончилось, и я рада, что больше никуда не надо идти».

Бодэн успел расставить шатры и теперь собирал сушняк на костер. Вернулся Геборий. Парусина, зажатая в его культях, прогибалась. Из дыр торчали угрожающе выставленные клешни.

— Мы либо отравимся, либо помрем от жажды. Не знаю, что хуже, — заявил историк, опуская мешок.

До ближайшего источника воды было одиннадцать часов пути. Бодэн едва нашел его, заметив пятачок влажного песка. Вода не доходила до поверхности. Пришлось копать, и довольно глубоко. Тамошняя вода оказалась солоноватой, с железистым привкусом. Каждый глоток был пыткой.

— Ты до сих пор уверен, что твой Дюкр бороздит воды и поджидает нас? — спросила Фелисина. — Мы запоздали на целых пять дней.

Геборий уселся на корточки.

— Дюкр давно ничего не пишет. Надо же хоть чем-то заняться.

— Решил позубоскалить перед встречей с Клобуком? — поддела старика Фелисина.

— А я не знаю, девочка, в каком настроении надлежит его встречать. Видишь ли, я не верю, что нам суждено здесь погибнуть. Но если это и так, у каждого из нас все равно произойдет своя встреча с Клобуком. Даже его жрецы постоянно спорят о том, как предпочтительнее предстать перед лицом их бога.

— Вот уж не думала, что мне придется выслушивать устный трактат. Теперь я жалею, что раскрыла рот.

— Взрослеющий ребенок проходит такую полосу, когда любое сказанное слово принимается в штыки. Я тоже не думал, что ты засидишься в детстве. Вообще-то, по твоим играм этого не скажешь.

Фелисина нахмурилась и промолчала.

«Насмешливость — это налет, под которым скрыта ненависть, — подумала она. — Беззлобного смеха не бывает. Сейчас я не буду тебе возражать, старик. Посмотрим, кто из нас посмеется последним. Скоро ты об этом узнаешь. Вы оба с Бодэном узнаете».