И глаза Тома открылись.

Стали осмысленными. Он зашелся глубоким вздохом, превратившимся в кашель, скорчился, сотрясаемый спазмами рвоты.

— Больно... — тихо сказала Цинь. — Тебе очень больно. Прости.

Теперь Демон подошел к ним вплотную. Остановился в шаге перед Суховым. Он был не так уж огромен — на две головы, не более, выше его.

— Нам о многом надо договориться, — сказал он.

— Это и есть Стрелок? — спросил Кайл.

Сухов молча покачал головой.

— Нет, — не спуская глаз с черной фигуры, бросил Колдун. — Это — Демон. А то, что осталось от Стрелка, от его первоначального воплощения, мы найдем где-то рядом.

— Почему ты не уходишь? — спросил Сухов.

— Это не ты сделал меня своим пленником. — Голос Демона был ровен и гулок. — Это Джей приставил меня к тебе Сделал тобой. И только он может освободить меня. И служить тебе я буду за плату. Ты, наверное, догадываешься — за какую.

— Мне ничего не надо от тебя. — Голос Павла стал голосом того Сухова, которого так хорошо знал Кайл — годы назад. — И не собираюсь платить за твою службу своей свободой. Ты ведь про это?

— Твоей свободой — в последнюю очередь. Нет. Свободой вашей — всех — Пятерых. Сначала одного, потом — другого. Ты станешь последним. И все вернется на круги своя. Твоя свобода продлится недолго.

Демон говорил почти без всякого выражения. Но тем не менее интонация его казалась издевательской. Или такой и была.

— Такого нет в Уговоре! — резко перебил его Павел. — Это — нечестная игра.

— А Джей никогда и ни с кем не играет честно.

Демон был невозмутим.

— И когда же придет время снова меняться ролями? — зло осведомился Сухов. — Когда счетчик накрутит твою цену?

— Нет никакого счетчика. Просто, когда ты позовешь меня, отсчитай: «раз». Когда позовешь второй раз — сосчитай: «два». Когда досчитаешь до пяти, вы — мои. Все пятеро. Если раньше ты не догадаешься, как вернуть Посох Богу Джея. Тогда уж пойдет совсем другая игра.

Они молча стояли друг против друга, и становилось все заметнее, что Демон продолжает меняться. Становится Павлом — только отраженным в зеркале черного камня. Но пробыл он им лишь считанные мгновения.

— Прощай. Я все сказал тебе. Ты знаешь, как позвать меня, когда станет необходимо.

Он уже сравнялся в росте со своим теперешним хозяином, Павлом. Но Превращение шло уже в обратном направлении: он уже не сжимался, не концентрировался из призрачного столба тьмы. Нет, он истаивал в ней, терял свою плотность и четкость очертаний, снова превращался в ту неразличимую сущность, которая породила его. Во мглу, исчезающую в наступающем сумраке близкой уже ночи.

— Того... кем был я... — Что-то дрогнуло, изменилось в голосе Демона. — Предайте этоземле. Из праха взят, в прах да обратится. Вам нетрудно будет найти. И запомни, — теперь он снова обращался только к Сухову и говорил о чем-то, понятном только им двоим, — запомни, что если ты вернешь Посох... Если Джей примет его у тебя, то ты... ты подаришь свободу нам обоим. Свободу от безумных богов этого Мира. Тогда.. тогда все пойдет по-другому. Но я останусь тобой. А ты — мною.

Словно невидимый, только для него — Демона — существующий вихрь размывал его очертания, слой за слоем уносил в выросшую над плато струю темного смерча. Вот только тень, еле намеченный контур, остался от него. Только след в стынущем горном воздухе. Все. Никакого Демона не было больше. Только стремительная, изогнувшаяся высокой аркой, струя тьмы истаивала над Мертвым Местом. Вот и ее не стало.

Все.

— Господи, — тихо спросил Кайл, — да что же это было?

Сухов оглядывался, словно человек, проснувшийся от кошмарного сна.

Том попытался встать на ноги, и его тут же швырнуло вперед. Кайл и Цинь, с трудом подхватив, удержали его и осторожно усадили у косо стесанного валуна. Он обмяк и, казалось, проваливался в сон или в обморок. Цинь снова охватила руками его лицо и, прикрыв глаза, сосредоточилась на чем-то внутри его стиснутой, исковерканной души. Она словно отрешилась от себя самой, слилась в единое целое с этим, так страшно изменившимся за считанные минуты, чужим ей раньше человеком. Кайл подумал, что со стороны можно было бы предположить, что эти двое предаются любви. И может, любовью это и было, но странной, на магии и жестокой логике Испытания замешанной любовью. На глазах Цинь словно переливала свою жизнь в Тома — тот снова становился собой, стряхивал с себя больную одурь, просыпался от злого кошмара, а китаянка сгибалась от невидимой тяжести, наваливающейся на нее, таяла, старела на глазах, превращаясь из наполненной силой, порывистой девушки в злую тибетскую ведьму.