Шрифт:
И тут мы услышали тяжёлые, решительные шаги. Казалось, идут в железных сапогах. Фашисты? Люди бросились к яме, так и посыпались вниз. Старушке уже некогда было надевать противогаз, нырнула головой в ведро. Страх был нестерпимым: вот-вот в упор ударят автоматы…
«Му-у-у!» — услышали мы неожиданно.
В убежище глядела сверху наша корова Желанная. Видимо, ей надоело стоять в хлеву, вышибла рогами дверь и пошла искать хозяев. Как она нас искала — рассказать Желанная не могла. Вымя коровы разбухло, из сосков капало молоко; там, где прошла наша корова, на траве лежала небывалая белая роса.
— Родная! Хорошая! Пришла!
Радуясь, люди обнимали Желанную, гладили её по бокам. Мать, смеясь, взяла у старушки ведро, принялась доить корову. Из окопа мигом выбрался кот Васька, подбежал к корове, стал тереться о её ноги. Васька отлично знал, откуда появляется молоко.
Люди заволновались, принялись доставать из узлов жестяные кружки. У нас было две — побольше и поменьше. Серёга взял ту, которая была побольше, стал рядом с матерью. Мы с Васькой вновь оказались последними. Едва я отхлебнул глоток, как мой кот дико заорал. Смутясь, я поставил перед ним кружку с молоком, и Васька мигом его вылакал. Взяв кружку, я подошёл к матери, но молока не осталось уже ни капли.
Пить хотелось нестерпимо. Размахивая пустой кружкой, я мигом добежал до речки, слетел под берег. И тут я увидел первую нашу недокопанную яму. Посреди неё была глубокая воронка от снаряда. Ярко белела половина снарядной головки с непонятными буквами и цифрами на узком пояске. Если бы мы докопали первое убежище, все были бы убиты…
Глядя на воронку, я вспомнил, как по весне хоронили бабушку. Мать держала меня за руку, а стояли мы возле глубокой ямы. Стало вдруг страшно — страшнее, чем тогда, когда стреляли.
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Весь день за лесом били орудия. Казалось, кто-то колотит кузнечным молотом по огромной железной бочке. Над ёлками проносились немецкие истребители.
Лишь к вечеру мы решились вернуться в деревню. Опушка была изрыта снарядами, словно перепахана. Рядом с дорогой чернели огромные свастики; как потом я узнал, немцы, чтобы их не бомбила своя же авиация, выкапывали в земле углубления в виде этого знака и разжигали в них костры…
По просёлкам шли колонны фашистских солдат. Мы со страхом смотрели на чужеземцев. Всё в них было невиданным и неожиданным: лица, одежда, оружие. Фашисты словно бы приснились; казалось, моргни — они исчезнут.
Но немцы не исчезали. Колонна шла за колонной, и думалось, им не будет конца — по полю текла страшная зелёная река.
Солдаты не кричали, не стреляли — просто шли и шли, и от этого было ещё страшней. Рукава их мундиров были закатаны, в руках — карабины и автоматы. Пулемётчики несли на плечах ручные пулемёты, похожие на длинные головни. Чёрные лопатки, обшитые войлоком фляги, гранаты с деревянными ручками — всё было чужим, незнакомым, пугающим. Пугала и песня, дикая, хриплая. С ужасом смотрел я на лица солдат, небритые, грязные и весёлые…
Прямо по полю катились танки с крестами на башнях. Тупо покачивались их короткоствольные пушки. Люки танков были открыты, на броне сидели поющие пехотинцы.
Мать словно подломилась, тяжело осела в траву. Вдруг загремели выстрелы. На круче стояли солдаты, ликуя, палили вверх…
— Будто совсем победили, — нахмурилась мать.
К матери бросилась наша соседка Матрёна Огурцова:
— Люди говорят, за лесом поле зелёное от их мундиров.
— В России полей много, — негромко ответила мать.
Посреди деревни стоял целый воз пятнистых фургонов, запряжённых парами коней-тяжеловозов. Будто пароход, дымила полевая кухня на колёсах, как у грузовой машины.
Саша Тимофеев уверял меня, что фашисты по виду похожи на чертей из старинной книги. И вправду, на шлемах чужеземцев были коротенькие чертячьи рожки. А вскоре я увидел почти настоящих чертей. В нашем саду стояли три пчелиных колоды. Незваным гостям захотелось вдруг мёда. Боясь, что их покусают пчёлы, солдаты надели на руки чёрные кожаные перчатки, натянули на лица противогазы с огромными глазами-очками и зелёными дырчатыми банками, похожими на свиные рыла. Немцы разворотили колоды, тесаками кромсали золотые медовые соты. Над касками, негодуя, гудел пчелиный рой…
Фашисты вели себя так, словно они, а не мы, были хозяевами в деревне. Люди не решались войти в собственные дома, стояли на улице. Мать поставила корову в хлев, и мы спрятались в сарае. Серёга держал на руках кота Ваську. В сарае было темно, пахло гнилым сеном, мышами. В углу темнела глубокая нора, там жил хорь.
В темноту вошла тётя Паша Андреева.
— Устроились? А мы в нашей бане. Будет страшно — приходите к нам.
— Спасибо, — ответила мать, провожая соседку.