– - Они вступили в армию.

– - Еще лучше! Вы один?

Они идут в кабинет председателя. Секретарь с насмешкой тычет в мандат:

– - Будда приехал! Лошадей просит?

Председатель свирепо пучит глаза (он неимоверно добр и ему поэтому все время приходится кричать):

– - Пошлите его к коровьей матери!.. У нас здесь агитаторов возить приходится на верблюдах, а ему -- лошадей. Вы его ко мне, ко мне... я разделаю!..

Секретарь опять превращается в суконный сверток:

– - Если хотите, я ваш вопрос выдвину на заседании Пленума Совета?.. оставьте мандаты и зайдите в средине недели. Вы карточку в столовую имеете? Как командированный, обратитесь в Губпродком к товарищу Никитину.

Профессор берет обратно мандаты:

– - Тогда разрешите мне на вольных?

– - Пожалуйста, товарищ, -- только предупреждаю...

Секретарь пишет пропуск: "профессору Сафонову, как сопроводителю статуи Будды до пределов Семипилатинской губернии".

Татарин Хизрет-Нагим-Бей ждет его у входа.

– - Получил?

Профессору нужно в Губпродком получить карточку. Затем его Хизрет-Нагим-Бей будет кормить и возьмет совсем дешево. Через месяц будет курмыш. Магометанин ли он? Солай, -- какой же татарин бывает христианином, а про монгол он не слышал -- они вместе с киргизами укочевали в степь. Идет ли с ним человек в шинели? Идет? Очень хорошо. Солай.

Профессор послушно шагает за татарином. Сутулая спина вся в полосах -- маслянистых и глубоких, точно татарину в спину вшиты куски грязного сала. Призрачен песчаный город: его таким и представлял профессор Сафонов. Желтые пески несутся сонными струями, они необычайно горячи, и профессору приятно думать, что всего неделю назад он видел сосны в снегу и белки гор. Всю неделю неслась теплушка через сугробы. В песочных струях сонны люди, и так же, как во сне, сразу забывает профессор виденные лица. Татарин часто оборачивается, он чем-то много доволен, и каждый раз профессор видит новое лицо. Так и должно быть: у порога иной культуры, опьяненные сном, бродят иные, чужие этой культуре люди. Они сонны, неподвижны и трудно -- как камень воду -- усваивают мысли. Они не могут двинуться вперед в пустыню. Только имея бодрость и ясный ум, ощущая напрягающиеся мускулы -- от напряжения их профессор испытывает вкусовое удовольствие -- можно творить. Его творчество близко пустыне, -- и потому он такой ясный и простой. Он весело смотрит в лицо татарину, и тот кивает головой: "хорошо".

Внезапно профессору хочется быть откровенным или сказать татарину приятное и веселое. Он с удовольствием ступает на кошмы, настланные в избе татарина, и, хоть тот не проводит его в чистую половину (боится заразы), ему это приятно. Он щупает бревенчатую стену и говорит: "Крепкая изба" и с участием слушает рассказ татарина о конфискации кирпичного дома.

Здесь на кошмах Хизрет-Нагим-Бей как будто меньше ломает язык, он больше понятен или так и должно быть. Все же кошмы слишком пушисты и мягки, и стены необычайно крепки. Приносит травяной чай женщина, она слегка подкрашена и походит на Цин, профессор ей приветливо кланяется. Низкие, четверть аршина, столики, изогнутые (словно ветром) чайники, двери, завешенные чистой циновкой. Золотисто-голубой свет (он пахнет молоком), и кошка, подымающая лапой циновку, уходит куда-то сквозь стену...

Профессор достает кусок золотой проволоки, тот, что продавал крестьянам. Он чувствует, что здесь другой мир и проволока его будет понятна. Точно: татарин только слегка дотрагивается до проволоки, вешает ее на мизинца ногте. Профессор с любовью смотрит на длинный, как щепа, острый ноготь.

– - Много еще?
– - спрашивает Нагим-Бей.

Профессор, подавая проволоку, думал купить пищи, но он быстро говорит:

– - Много.

Здесь татарин встает, выпрямляется. Под грязным его бешметом оказываются чистые плисовые шаровары и шелковая желтая рубаха. Нагим-Бей проводит профессора в светлую половину. Сбираются еще татары. Нагим-Бей суетливо скрывается: профессор понимает: он узнает у русского, действительно ли проволока из золота. "Все великолепно", думает профессор и пьет много чаю. Он в пустыне, здесь много пьют чая.

Татары обступают его: русский ювелир сказал -- проволока китайского золота, это же самое дорогое и древнее золото. Татары вокруг Виталия Витальевича, они с уважением смотрят на его неумело заплатанную шинель, волосы цвета линялой жабы и золотой вставной зуб. По вставному зубу они решают: "не вор" и Хизрет-Нагим-Бей спрашивает:

– - Сколько просишь?

Профессору нужно -- крепкую арбу, четырех верблюдов, двух погонщиков и, сколько требуется, пищи. Он везет мимо озера Чулак-Перек на Сергиополь и оттуда по станицам по тракту до Чугучака статую Будды. У него имеются мандаты и пропуск. Профессор об"ясняет, что такое статуя Будды.

– - Бурхан... бурхан...
– - кивают бритые головы.

Они желают сами видеть бурхана. Профессор Сафонов ведет их на товарный двор.

Уткнувшись головой в бок Будде, спит Савоська. Подле него окурки: их несет и не может отнести ветер -- так долго тянул и думал над ними Савоська.

– - Четырем верблюдам не увезти, -- говорят татары, и они нарочно, натужась, пытаются перевернуть статую на другой бок.
– - До Чугучака 800 верст, в степи весна -- верблюдам итти тяжело, -- никак нельзя меньше восьми верблюдов.

Они возвращаются, пьют чай, и за проволоку согласны везти Будду до Сергиополя.

– - Найду других, -- говорит профессор.

Татары спорят: сейчас война, за Сергиополем белые, угонят верблюдов, людей бьют, за проволоку много купишь? Наконец, они соглашаются дать четырех верблюдов и везти за Сергиополь до станицы Ак-Чулийской.

Виталий Витальевич с наслаждением мнет пальцами жирный кусок и кладет его на губы.

Теплые и веселые заборы, профессор проводит по ним ладонью. Об сапоги шурша, дует песок, оттирает его ладонь от забора и сам, радостный и пушистый, лезет в руку. Профессор долго ходит по двору. Верблюды дышат широко и шумно: запахи от них тоже необ'емные, степные: полынь, молодые весенние травы.