Какой-то парень, англичанин, флиртовал с Энн, и она, хлопая ресницами, держалась нарочито смущенно. Странно, подумала Рэли, нахмурившись, а ты думала, что желающие стать врачами должны быть выше всего этого. Что-то вроде того, как выглядит ее мать, когда занята своим делом. Рэли осуждающе сжала губы – ей претили любые виды слабости.

Кто-то сменил пластинку, на этот раз поставил Скарлатти, ту самую вещь, которую она всегда играла дома. Она проглотила комок в горле. В ее сознании проплывали образы матери, ее маленькой собачки, Дарби, Пола. Но что-то опять беспокоило ее в связи с Полом.

Она кое-как ковыряла еду в своей тарелке, погруженная в свои мысли и очень несчастная.

Спустя несколько дней Рэли, в просторной рубахе, сунув руки в карманы просторных белых брюк, уже разгуливала по поселку, поглядывая по сторонам, пытаясь разобраться, что за жизнь здесь протекает, что к чему.

Тут и там разбросаны скопления глинобитных домиков для ассистентов и другого обслуживающего персонала.

Тут были две библиотеки, уставленные полками книг на всех языках, с длинными столами, за которыми работали ассистенты в большинстве на старых, двадцатых годов, пишущих машинках. Беспрерывно вращались лопасти вентиляторов, приводимые в движение от генератора, и всегда присутствовала молчаливая мексиканская женщина, подметающая песок, который почему-то всегда покрывал кафельные полы.

Это было святилище, созданное для работы. Именно для этого все они сюда и съехались, как сказала ей Элеонор во время одного из тех долгих разговоров, что они вели в эти дни, – чтобы отстраниться от бесконечных баталий в университете и постоянных чаепитий. Здесь приехавшие студенты использовали каждый час и каждую минуту.

Они – Элеонор и Чарльз – приезжают в Мексику уже многие годы, как только выкраивают для этого несколько недель. А потом Чарльз получил по наследству некоторые деньги, рассказывала Элеонор, и глаза ее при этом сверкнули, и они поняли, что теперь наступило время перебраться сюда, что теперь они могут себе это позволить. И они так и сделали, но не только они. Вначале приехало в качестве ассистентов-исследователей несколько студентов-выпускников. Потом начали прибывать на время каникул мыслители со всего света, и они очутились снова как бы в той же обстановке, из которой прибыли сюда.

Потом постепенно, осторожно стали следовать вопросы, кем она может быть и откуда могла появиться. Элеонор пыталась помочь ей. И Чарльз. И Энн. Рэли поеживалась от их причиняющего боль сочувствия и ненавидела их за то, что они ее жалели.

Она уже размышляла, как выберется отсюда. Но не могла как следует все обдумать, потому что все еще была не в состоянии вспомнить случившееся до конца. А главное – что предшествовало ее появлению здесь.

Рэли стояла в дверях главного здания, ощущая легкое головокружение. Кафельный пол застлан яркими мексиканскими коврами. Примитивные художественные и племенные маски украшали стены. Здесь было и несколько английских антикварных вещей, которые Элеонор унаследовала от своей матери. Несколько красивых современных изделий, пара кресел Кнолла, большой стеклянный стол, который переезжал из одного университетского кампуса в другой. Здесь была даже скульптура Бранкузи. [14]

Мексиканка, сметавшая тонкий слой песка с пола, взглянула на Рэли, когда та проходила в отведенную ей комнату, одну из самых больших, в которой обычно останавливались всемирно знаменитые ученые, бывшие послы, писатели.

Рэли опустилась на кровать, закинула руки за голову и плотно закрыла глаза, снова и снова пытаясь воссоздать, как все происходило. Да, она плыла. Она уверена в этом. Но после этого следовало пустое место. Снаружи крупные капли теплого дождя обрушились на белый берег, а затем все снова стихло.

Наконец-то что-то произошло в этом забытом богом месте, поняла Рэли на следующее утро. Внизу, в корале седлались лошади, вокруг суетились люди, Энн находилась в центре и отдавала распоряжения.

– Что происходит? – спросила Рэли.

– Я отправляюсь в горы, в одну из деревень, – сказала Энн. – Сделать тамошним детям прививки.

– Могу я поехать с вами? – спросила Рэли.

– А ты умеешь ездить верхом? – нахмурившись, спросила Энн.

– Конечно, – сказала Рэли.

Какое наслаждение – снова почувствовать себя сидящей верхом на лошади, держать в руках поводья. Они карабкались в горы, прокладывая свой путь в роскошной зелени по узкой пыльной тропе, и вскоре добрались до деревушки из нескольких хижин и террас, вытянувшихся вдоль речки и питаемой водопадом. Рэли заметила, что женщины и дети с напуганными глазами наблюдали за ними, пока Энн делала свои приготовления.

Энн явно чувствовала себя в своей стихии, когда искусно делала инъекции, бормотала слова ободрения детишкам. Потом хлопала ребенка по плечу, одобряя его храбрость, успокаивала протестующих малышей, которые начинали плакать. Вокруг нее собрались все женщины и благодарили ее, настаивая, чтобы она пообедала с ними, – ведь они ждали ее, специально готовили празднество.

«Почему они поднимают вокруг нее такой шум? – раздраженно спросила себя Рэли. – Разве они не знают, кто я? Нет, конечно, не знают», – вспомнила Рэли, упав духом. Никто никогда теперь не узнает, кем она была, потому что она перестала быть прежней. Больше Рэли Барнз-кинозвезды не было. Она даже не мальчик больше, черт побери. У нее вообще не было имени, просто неизвестная девчонка.

Ладно, она покажет им, подумала она, безрассудно побежала к тому месту, где была привязана ее лошадь, и по-цирковому вспрыгнула на ее спину. Взяв в руки поводья, она послала ее в легкий галоп, потом вскачь и промчалась через деревню во весь опор. Она мчалась и мчалась до тех пор, пока джунгли не стали такими густыми, а тропа такой узкой, что ей пришлось замедлить ход. Она спускалась с горы, пока снова не очутилась на открытом пространстве. Здесь она опять пустила лошадь карьером и мчалась по песку вдоль кромки моря, пока не почувствовала, что лошадь устала. Уже было темно, надвигалось полнолуние. Когда Рэли вернулась в поселок, все уже спали. Она нырнула в постель с улыбкой на лице. В эту ночь она впервые спала крепко, без сновидений.