– Порядок, спасибо, – сказала Анька.

Ингегерд украдкой перекрестила его.

Он коротко поклонился и бегом направился к боковой двери, ведущей в подвал. Забравшись через потайную дверцу в лаз, он услышал глухой удар и почувствовал, как дрогнуло дно лаза. Фатимиды задействовали таран.

***

Караванщик Мажид не рассчитал ветер и течение, и причалил к киевской пристани вечером, в темноте. Работорговый сезон уже кончился – менее упрямые караванщики, использовавшие киевский путь, завершали последние сделки в теплых краях, расставаясь с товаром, перед отъездом домой на зимовку. Мажид запозднился, следовало ему махнуть рукой и ехать себе в Багдад – повидать родню, а затем в отпуск на зиму, в Константинополь, где ждали его рестораторы, путаны, теплое море, парки, и презренные неверные, обожающие персидское золото. Обладая врожденной сметкой, обаятельный, свойский, Мажид мог бы сделать себе карьеру на любом поприще – если бы не происхождение. Арабов в Багдаде не жаловали. А в Каир или Иберию переехать мешали семейные обстоятельства. Мажид ухаживал за хворающим отцом и воспитывал нескольких братьев и сестер – матери их, заболев во время путешествия в Каир чумой, посажены были властями в карантин и скоропостижно скончались. Отец выжил, но часто хворал впоследствии. Нужно было кормить их всех, а помимо этого Мажид женился на персиянке, отбив ее у багдадского вельможи, а персиянка оказалась требовательная и капризная, и не упускала случая упомянуть, что ради «арабского отродья» отказала человеку из хорошего дома. Было у нее с Мажидом нечто вроде соглашения – она ему статус, он ей благополучие и роскошь. Мажид пытался сперва утвердиться в качестве ученого философа, освоил греческий язык, делал успехи, но доходы от учености – символика в чистом виде. В то время в Багдаде историей и философией занимались в основном отпрыски богатых семей, а также христиане из арабов. Багдадский халифат, самый терпимый, прижимал христиан не слишком сильно – что в конечном счете и привело к расцвету восточного просвещения. Так или иначе, чтобы удовлетворять запросы супруги (и, возможно, завести вторую супругу, поскромнее, попроще, дабы можно было отдохнуть и утешиться), а также для того, чтобы пореже бывать дома, где ему приходилось выслушивать упреки и терпеть скандальные крики – супруга ненавидела больного зятя, а он ее – Мажид ударился в каравановождение. С зимовки в Константинополе он возвращался в Багдад в марте и, проведя две недели в совершеннейшем аду, отправлялся на север, как раз ко времени вскрытия рек. Научившись славянским наречиям, он порою забирался в непролазную глушь и там за золото, специи, шелка покупал «пленных» у какого-нибудь местного правителя. На северо-востоке все правители его знали, и охотно предоставляли товар. Если действительных пленных не было (войны на севере велись не постоянно, а от случая к случаю), правители просто отправляли своих воинов в какое-нибудь из ближних поселений, и воины отлавливали там юношей и девушек покрасивее да покрепче. На обратном пути Мажид останавливался – когда у волока, когда в прибрежном городе, наводил справки, и вскоре к нему прибывали – то литовцы, то новгородцы, то варанги из Ладоги – с дополнительными порциями живого товара. Мажид доезжал до Киева и там, обычно в июле-августе, перепродавал товар караванщикам, следующим на юг и на запад, а сам снова возвращался на север.

На этот раз его задержала на севере стычка какого-то подразделения ярославовых войск с чудью. Мажид решил, что ему от этой стычки что-то перепадет, на хороших условиях. Перепало меньше, чем он рассчитывал – четверо юношей и две девушки, и при этом воин, продавший ему этих пленных, заломил цену вполне рыночную, и Мажид ужасно расстроился.

Одиннадцать рабов умерли в пути. Сорок две женщины и тридцать мужчин – семь охранников – обычная работорговая арифметика, один охранник на примерно десять рабов – караван прибыл на семи кнеррир в заснеженный Киев.

На пристани Мажида встретили фатимиды, дюжина здоровенных молодцов, охраняющих жестяные бочки с греческим огнем. Посветили факелами, проверили кнеррир, убедились, что это не замаскированные воины Ярослава, а просто рабы – голодные и замерзшие. Фатимиды посочувствовали Мажиду – позволили ему вывести живой товар на берег и затолкать в крог, где горел в печи огонь и грелась фатимидская смена. Едой поделились только с самим Мажидом и охраной – рабов не накормили, ибо припасов и так оставалось мало. Последний, седьмой кнорр разгружать повременили – замерзли. Ушли в крог, вышла на пристань вторая смена, согретая жирной едой и вином. Потребление бодрящих напитков запрещено магометанам, но имам, пришедший с воинами в Киев, временно снял запрет – вино хорошо согревает.

В седьмом кнорре поняли, что о них могут и забыть, и начали было роптать, но замолкли, увидев, как какая-то тень, едва заметная, скользнула по кромке пристани. Кнорр качнулся слегка, и человек мягко скатился в него, упал на живот, приподнялся на локтях – таким образом, что с пристани увидеть его было нельзя.

– Эй, – тихо сказал человек, – по-шведски или по-славянски понимаете?

Они понимали. И даже заговорили, растягивая и выпевая гласные, стуча зубами от холода, прикрытые затхлыми тряпками, кашляя.

– Тише, тише. Важно, чтобы нас не услышали. Хотите согреться?

Чудь хотела согреться.

– Замечательно, – одобрил Хелье. – Вот вам случай. Слушайте внимательно и молчите, повторять не буду. Сейчас я нескольких из вас освобожу от цепи. Первые четверо освобожденных сделают то, о чем я попрошу, а остальные, пока первые четверо заняты, освободятся сами. Делать надо вот что – не двигаться и ждать. Я пока что займу тех, что шляются по пристани. Пока я их развлекаю, первые четверо идут к жестяным бочкам, пригнувшись, чтобы их не заметили, и прячутся за ними. Затем я им подкину … со временем … пики со стальными наконечниками. Этими пиками они сделают отверстия у основания каждой бочки, такие, чтобы то, что в бочке, текло наружу. В общем, это все. Добавлю лишь, что если освобожденные, вместо того, чтобы прятаться за бочки, попытаются бежать, из города их не выпустят. Невооруженных в городе не осталось, и либо фатимиды, либо варанги, либо киевляне, бегущих убьют. А если все сложится благополучно, я сделаю так, чтобы вас всех отпустили. И даже денег на дорогу получите – полгривны каждый. Согласны?

Чудь была согласна. Ни одного возражения. Хелье это не понравилось, но выбирать не приходилось.

Вытащив из сапога нож, он снял рукавицу с правой руки и легко разомкнул замок первой цепи. Затем проделал тоже самое со вторым замком, освободив чудскую девушку, после чего передал нож третьему рабу и, улучив момент, когда все фатимиды, человек десять, смотрели в другую сторону, выскочил из кнорра, распрямился, и пошел к ним спокойным шагом. Фатимиды обернулись.

– А вот ты вот, – сказал громко Хелье, показывая на одного из них пальцем. – Да, ты.

Фатимид что-то ответил по-арабски.

– Нет, неправильно, – возразил Хелье. – Сейчас не о том.

Спокойный тон варанга дал им понять, что опасности нет. Вне христианских стран люди говорят весело, зло, ласково, сердито, умильно, сварливо, холодно – как угодно, но редко употребляют ровные, спокойные интонации – и по недостатку опыта плохо в них разбираются.

– Я про пику твою. А ну, дай сюда.

Хелье выхватил из руки фатимида пику так быстро, что тот растерялся. И остальные тоже слегка растерялись. Сняв рукавицу, Хелье тронул наконечник указательным пальцем.

– Неправильная пика, – он покачал головой. Поглядев на остальных, он повторил с упреком, – Видите? Неправильная. А вот ты! – он указал на другого фатимида. – Да, ты. Какая у тебя пика?

Переложив пику в левую руку, он вытянул указательный палец по направлению пики второго фатимида. Фатимид осмотрел свою пику и не нашел в ней ничего примечательного – и вопросительно обвел взглядом товарищей и Хелье.

– Да вот же, вот, – продолжал Хелье, указывая на наконечник пики, которую держал в руке. – вот, видишь? – Он помахал рукой, приглашая фатимида сравнить две пики.