– А, Шатун! – приветствовал он, налюбовавшись на нашу парочку. – И Шатуненка с собой приволок, надо же! Один добрый молодец на ужин, другой, видимо, на завтрак… И тропку-то какую выбрал! Легких путей не ищем, да?

Говорил он бархатным баритоном, хотя наверняка мог переключиться на любой тон в обширном своем диапазоне. Молча я покосился на другие двери. Конечно, мы уложили лишь треть… жрецов, апостолов?.. а ведь остались еще восемь. Включая тех недозрелых, что припустили за мной, точно шавки за удирающим котярой. Может, я и впрямь перемудрил. С другой стороны, уж лучше долбать взрослых, чем мальцов.

– И потом, ты поторопился, – заметил хозяин. – Нормальный герой должен возникать в последний момент, in the very nick of time! А до полуночи еще сколько? И спасаемая еще не готова. Ну как теперь нагнетать драматизм?

– Ну, извини, – ответил я, слегка растерявшись. – Кто же знал, что твои Горынычи так лопухнутся? Я отводил на них больше времени.

Калида вздохнул, будто подыгрывая мне, и посетовал:

– Всё, буквально всё приходится делать самому!.. А ты, Родик, не слишком с ними церемонился. И на кодекс наплевал, да?

– Какой кодекс, Игорек, о чем ты? – Я даже рукой на него махнул. – Да разве это люди? Всё, что было в них человеческого, ты же к себе перетянул, так?

– Уже заминировал их? – Он покачал головой, то ли укоряя, то ли одобряя. – И не дрогнет рука?

– А как думаешь?

– По-твоему, они для меня такая ценность?

– Не абсолютная, но для торга сгодятся. Пока еще подрастут новые!.. Какая ж ты гнида, Игорек, – прибавил я. – Сам-то не желаешь пачкаться в мерзости, потребляешь рафинированный продукт.

– Н-да, массовки тут не хватает, – вдруг сказал Калида, – пустоты нечем заполнять. И своих клуш я разогнал, – прибавил, будто жалуясь. – Пусть уж сидят в своем курятнике, исполняют доступную функцию. А я – здесь, – огляделся с удовлетворением. – Где храм, там и звонница, верно? Вот угляжу, где неладно, да как вдарю в набат!

Скосив глаза на колокол, я разобрал в рельефе, покрывавшем его сплошь, замысловатые сплетения девчоночьих тел, меж которых, впрочем, мелькали мальчишеские. (Вот как, у нас новые мотивы?) А колокольному языку придали вид гигантского детородника. Пожалуй, таким набатом достучишься… до самого святого.

– Знаешь, Род, каково это, – опять сменил тему Калида, – каждый день умирать с рассветом, а воскресать после заката? Конечно, впечатления копятся, копятся… да что толку, что может этот дурак? Потому и движется мой сюжетец через пень-колоду. Еженощно приходится плести его наново, а персонажи расползаются, вытворяют чего хотят. А ведь какой коллектив меня составляет, сколько народу уже влилось!..

– А ноль сколько ни складывай, на единицу не наскребешь, – сказал я. – Ну не дал Бог таланта!

– Лучше быть дураком, а? – усмехнулся Калида. – И заблуждаться на свой счет. Беда с этим умом!.. По-твоему, что тут? – спросил он, показывая пакетик с плотно уложенными плодами, сморщенными и темными. – Думаешь, сушеные бананы? – И захихикал ликующе: – Точно, они и есть! – Затем посуровел. – Странно, что я не заделался серийщиком. В детстве меня столько изводили насмешками – такие, как ты: поджарые, спортивные, рослые, – что вполне мог начать убивать.

– Не проще было похудеть?

– Проще-то как раз крушить зеркала! – хмыкнул он.

– Вот так, да? – спросил я, стреляя из «гюрзы» сперва в один экран, затем во второй. Третий, перед которым расселся хозяин, пока оставил – для освещения. А на месте первых двух взамен ошеломляющих просторов проступили глухие ниши, сгустилась уродливая тень.

Калида не дрогнул, лишь вздохнул:

– Какие декорации порушил!

– «Какой великий артист погибает!» – в тон ему сказал я.

– Скорее режиссер, – поправил он. – И почему погибает? Вот уж дудки! Ну, что у нас по сценарию?

– Yes, yes, – сказал я. – He has one more shot!

– Ну не в меня же? Мне-то еще в человечности не отказываешь?

– Пока ты следуешь кодексу. Но можешь и преступить.

– Зачем? Поиграем, раз положено.

С внезапной легкостью, будто не замечая здешнего киселя, Калида слетел на пол, оказавшись вплотную к нам, и в руках его проросли два меча, коротких и широких, извлеченные невесть откуда. Маленький, босой, в одном тряпье, он смотрелся потешно на фоне верзил, закованных в броневые скафандры, и сам откровенно радовался этому, точно режиссерской находке. Но техника его оказалось безупречной. Из киношных драчунов с ним мог сравниться разве Джет Ли – ошеломляющая стремительность ударов, филигранная отточенность каждого движения. Даже изобретательному и по-обезьяньи ловкому Чану было далеко до такого. А если сложить искусство Калиды с его силой, превосходящей даже силу храмовников…