Художник распахнул незапертый люк, и оттуда одуряюще пахнуло разогретой на солнце масляной краской. Блинков-младший подумал, что картина, которая так сильно воняет, должна быть невероятных размеров. Что-нибудь вроде слона в натуральную величину.

Когда он следом за Слащовым поднялся на чердак, стало ясно, что краской несет из окон. Их было много, сплошная лента, и все распахнуты. Прямо из-под окон круто сбегала вниз крыша, выкрашенная свежей зеленой краской.

Блинков-младший еще раньше понял, что в мастерской уже кто-то есть, а то бы люк был заперт. Так оно и оказалось.

На высоком барном табурете, поджав ноги, сидел костлявый парень, одетый только в обмотанное вокруг бедер полотенце. Ясно: натурщик. Рукой он обнимал помятый школьный глобус с большой дыркой на экваторе. Рядом суетились художники:

толстяк с двумя рыжими девчачьими косичками и чернявый волосатик.

Алексей Слащов кивнул толстяку – виделись, – а волосатику пожал руку:

– Васюта! Как жизнь молодая?

Васюта был не первой молодости – лет, наверное, двадцати пяти.

– Чудовищно, – ответил он, скорчив недовольную гримасу. – Алешка, ты где такую краску взял, на помойке? Я здесь полчаса, и уже голова болит!

– Нормальная краска, только сохнет медленно. Загустела, я стал разбавлять и перелил растворителя. А что было делать, в магазине краску покупать? – стал оправдываться художник. Похоже, насчет помойки Васюта угадал верно. – Знаешь, во что бы обошлось всю крышу покрасить?!

– Скряга! – упрекнул его Васюта. – Доиграешься, техник-смотритель тебя выставит отсюда за милую душу!

– У меня договор: покрасил крышу – и чердак мой, – буркнул Алексей Слащов. – А где мне краску брать, там не написано. Если тебе эта плохая, взял бы да сам купил хорошую.

Блинкову-младшему с Иркой художники только кивнули и вернулись к творческому процессу.

– Задвинь ему в ухо! – советовал толстяк.

– Нет, в зубы! – возражал Васюта. – В ухо – это будет под Сальвадора Дали, а в зубы – эксклюзив.

– Эксклюзив – если в ноздрю.

– В ноздрю – тоже вариант, – соглашался Васюта.

Они с толстяком пристраивали натурщику под мышки топор и пилу, а в уши, в нос и в рот пытались вставить то здоровенный ключ, то дужку гаражного замка. Тихий, перепуганный натурщик беспомощно улыбался. Вообще, он показался Блинкову-младшему странным. Из разговора художников кое-что прояснилось.

– Уши маловаты, да и черепок подкачал. Уж я брил его, брил, а форма не проступает, – ворчал толстяк с косичками. – Что, в психбольнице идиотской рожи не нашлось? Заказчик велел, чтоб по-кретинистей, а этот небось с образованием. Ты синус знаешь? – пристал он к синюшному натурщику. – А «Мой дядя самых честных правил»? А это что? – толстяк ткнул пальцем в дырявый глобус.

– Африка, – счастливо улыбаясь, подал голос натурщик.

– Знает! – застонал толстяк. – Небось девять классов, почти академик. Сказано тебе было: веди полного идиота!

– Другие поумней: требуют в долларах платить, – отвечал ему Васюта.

Алексей Слащов смотрел на приятелей неодобрительно. Ему, похоже, было жалко сумасшедшего натурщика.

– Пойдемте, покажу, куда картины сложить, – позвал он Блинкова-младшего с Иркой. – Еще насмотритесь, если не надоело. Художники – народ нескучный, но глуповатый.

За дощатой перегородкой у Алексея Слащова была своя комнатка. Стеллажи с нераспроданными картинами, брусками для подрамников, чистыми картонками и холстами, колченогий стол и продавленный диван. Пять картонок с избушками в зимнем лесу стояли в ряд на каком-то длинном сооружении, похожем на козлы для пилки дров. Крыши избушек были уже прорисованы, а бревна только бледно намечены карандашом. Еще одну незаконченную картину художник, забежав вперед, накрыл заляпанным синим халатом.

Блинков-младший с Иркой начали расставлять на стеллаже принесенные пейзажики.

– Не сюда, – подсказал Алексей Слащов. – Здесь нет ленка, а халтура – там.

Картины стояли на ребре, плотно, как книжки на полках, и Блинков-младший не видел, чем «не-тленка» отличается от халтуры. «Нетленные полотна» – так говорят о великих картинах. Их у Алексея Слащова накопилось раз в двадцать больше, чем халтурных пейзажиков. А раз пейзажиков он ляпал по пять штук в день, то было ясно, что их раскупают гораздо лучше, чем «нетленку».

– Выбирайте любую работу, – показал Алексей Слащов на длиннющий ряд запылившихся картин. – Вы брат и сестра?

– Нет, одноклассники, – ответила Ирка.

– Тогда берите две, – разрешил Алексей Слащов и отвернулся. Голос у него был печальный.

Блинков-младший был готов пожалеть не понятого публикой художника. Если бы не «Коза с баяном». Алексей Слащов поставил ее на самую верхнюю полку, к десятку других картин. Митька дорого дал бы, чтобы взглянуть на них!

А может, не осторожничать? Залезть на верхнюю полку и посмотреть? Вдруг похищенные работы Ремизова там – все семь?! Раз Алексей Слащов не боялся продавать «Козу с баяном» в парке, то не знает, что она ворованная. Значит, и не заподозрит Блинкова-младшего ни в чем, кроме любопытства…