Тут она начинает плакать, а он, сразу помрачнев, отвечает:

– Но ведь я так скучаю, когда вы долго не приходите!

Слезы текут по его щекам; стыдясь их, он отворачивается, и чудной красоты волосы глянцевитыми прядями рассыпаются по плечам. Нежные, блестящие глаза мальчика с каждым годом все больше напоминают Государыне Гэндзи. Зубы у него немного попорчены и, когда он улыбается, кажутся почерненными. Словом, принц необыкновенно хорош собой, и, на него глядя, всякий подосадовал бы, что он не родился женщиной.

Ах, когда б не это сходство! Оно было словно изъян в жемчужине, и Государыня замирала от страха, думая о том, какими бедами грозит ее сыну будущее.

Господин Дайсё очень скучал по принцу, но, желая, чтобы Государыня осознала меру своей жестокости, нарочно воздерживался от выездов во Дворец и в унылом бездействии коротал дни в доме на Второй линии. Однако столь долгое затворничество могло возбудить в столице толки, поэтому, а возможно, и потому, что ему просто захотелось полюбоваться осенними лугами, Гэндзи отправился в Уринъин [16] . Он провел два или три дня в келье брата своей покойной матери, монаха Рисси, отдавая часы молитвам и чтению священных сутр. И многое в те дни трогало его душу. Деревья уже начинали краснеть, и осенние луга были исполнены особого очарования. Любуясь ими, Гэндзи порой забывал о столице. Окружив себя монахами-наставниками, славными своей ученостью, он слушал их рассуждения на темы священных сутр. Подобное времяпрепровождение располагало к ночным бдениям и длительным размышлениям о непостоянстве мира, но, увы, и теперь нередко вставал перед ним образ столь дорогой его сердцу, но, увы, по-прежнему неприступной особы… (94) Под утро монахи, озаренные сиянием предрассветной луны, звенели чашами - наставала пора подносить воду Будде, срывали и пускали по воде темные и светлые хризантемы, багряные листья. И хотя не было в их привычных трудах ничего значительного, они становились источником утешения в этом мире и надежным залогом спасения в грядущем.

«Какую жалкую жизнь вынужден влачить я!» - беспрестанно думал Гэндзи. Монах Рисси громко и протяжно произносил слова молитвы: «Возносящих хвалу будде Амиде с собою возьмет, не оставив… [17] » - и Гэндзи невольно позавидовал ему. «Ах, отчего…» - вздохнул он, но тут же возник перед его мысленным взором образ госпожи из Западного флигеля. Так, видно, не было твердости в его сердце. Непривычно долгой была их разлука, и он часто писал к ней.

«Я ныне испытываю себя - достанет ли сил отказаться от мира? Но, увы, тоска не рассеивается, и с каждым днем все сильнее печаль одиночества. Многое еще не познано, и я задержусь здесь на некоторое время. Как Вы живете без меня?» - писал он с восхитительной непринужденностью на бумаге «митиноку».

Столь нежное послание растрогало юную госпожу до слез, и, взяв листок белой бумаги, она написала ответ:

«Почерк у нее становится все лучше», - думал Гэндзи, любуясь письмом.

Юная госпожа чаще всего обменивалась посланиями с Гэндзи, потому и почерк ее напоминал его собственный, только был мягче и женственнее. «Похоже, что мне удастся воспитать ее совершенной во всех отношениях», - радовался он.

Поскольку это было так близко - право, что стоило ветру долететь и вернуться, - Гэндзи решил отправить письмо и жрице Камо. Вот что он написал госпоже Тюдзё:

«Вряд ли Ваша госпожа знает о том, что, куда б я ни поехал, тоска преследует меня…»

А вот и письмо к самой жрице:

Пытаться «прошедшее нынешним сделать» (95) - не напрасно ли? И все же иногда думаю: а вдруг?..» - привычно написал Гэндзи на зеленоватой китайской бумаге, затем, прикрепив письмо священными волокнами к ветке дерева сакаки, отправил его со всеми приличествующими случаю церемониями.

Ответила госпожа Тюдзё:

«Скучною вереницей тянутся дни… Я часто вспоминаю о прошлом, и мысли мои невольно устремляются к Вам, но не напрасно ли?»

Ее письмо было более учтивым и содержательным, чем обычно. На крошечном клочке бумаги, перевязанном обрывками священных волокон, рукою жрицы было начертано:

Так, и в ближайших рождениях…»

Почерк ее не отличался особой изысканностью, но был довольно изящен, а в скорописи она превосходила многих.

«Наверное, за это время «Утренний лик» расцвел еще пышнее…» - подумал Гэндзи, и сердце его затрепетало. Можно было подумать, что даже гнев богов не страшил его. «Кажется, это было тоже осенью… - вспомнилось вдруг ему.
– Печальная обитель на равнине… Как похоже, ну не странно ли?» - думал Гэндзи, обращая к богам свои укоризны. Право, подобное легкомыслие достойно сожаления! Трудно было постичь, что двигало им: он спокойно оставался в стороне, когда легко мог добиться успеха, теперь же его мучило запоздалое раскаяние… Эта черта Гэндзи, судя по всему, была известна и жрице, во всяком случае она не пренебрегала его редкими письмами, хотя, казалось бы…