Штурмовик явно поверил во все, что наговорила Теодора, и это второе упоминание имени Гиммлера, вождя СС, похоже, возымело действие. Он резко выпустил предплечье Вилли и подтолкнул его к Теодоре.

– Все. Пошли, – сказала она.

– Да-да, вам лучше убраться, – все еще злясь, бросил штурмовик. – Ступайте домой! Тут еще много чего будет. Скоро на улицах небу станет жарко. Сегодня ночью выходим громить жидов! – Он заржал и хлопнул себя по ляжкам, будто отмочил грандиозную шутку, и тут же, круто повернувшись, зашагал от них прочь, поправляя луч фонаря на витрины магазинов, лепившихся на узкой улочке.

Вилли ахнул:

– Ты только погляди, что они сделали с магазином господина Мандельбаума…

– Скорее, Вилли! Бежим! – сипло вырвалось у Теодоры, схватившей Вилли за руку, и они помчались в другую сторону, прочь от этого дома и от ювелирного магазина Мандельбаума и дальше на Курфюрстендам.

Они сразу поняли, что по этой улице прошел погром, и побежали во весь дух, гулко топая по тротуару, покуда не достигли фонарного столба, где Вилли оставил свой мотоцикл. Они с облегчением увидели, что никто его не тронул, но знали, что, замешкайся они чуть дольше, было бы поздно. Тяжело дыша, они взгромоздились на сиденья.

– Держись крепче! – скомандовал Вилли.

Тедди сцепила руки у него на животе, и мотоцикл с головокружительной скоростью рванулся вперед по Курфюрстендам. В эту широкую улицу с рядами магазинов, кафе и доходных домов втягивались и вставали по обе стороны крытые грузовики. Бандиты и штурмовики вываливались из кузовов, размахивая топориками, револьверами и дубинками. Словно шальные маньяки, они крушили все напропалую, били витрины, выбрасывали товары из принадлежавших евреям магазинов, громили кафе и разносили в щепки двери домов. Звон битого стекла, треск ломаемого дерева сливались с оголтелым победным ревом толпы, возглавляемой штурмовиками.

Теодору трясло от страха. Вцепившись изо всех сил в Вилли, она кричала ему в ухо:

– Скорей! Скорей! Скорее прочь отсюда!

Он гнал во весь опор. За считанные минуты они проскочили Курфюрстендам и Штюлерштрассе, которая вливалась в Тиргартенштрассе, где жили Вестхеймы и где Теодора работала няней у маленького Максима.

Теперь они мчались по Фазаненштрассе. Впереди виднелась красавица центральная синагога, и по мере приближения к ней их охватывал ужас. Хулиганы и штурмовики выбивали окна и горящими факелами поджигали старинное здание.

Смертельно рискуя, Вилли выжимал максимальную скорость, лишь бы поскорее миновать душераздирающее зрелище дикого погрома. Но им все-таки суждено было увидеть среди мусора и обломков выброшенные на мостовую свитки Торы и ковчег со священными книгами. Повсюду валялись изорванные молитвенники, обрядовое облачение. Все это попиралось и топталось озверевшей толпой под истерический хохот и непристойности в адрес евреев.

– Не может быть, чтобы они подожгли синагогу, – в ухо Вилли простонала Теодора и зарыдала, прижавшись лицом к его спине.

Вилли безумно хотелось остановиться и утешить ее, но он не смел это делать, пока они не добрались до более безопасного района. Он еще наддал, и вот они уже мчались по Кантштрассе к Будапештерштрассе. Это была длинная извилистая улица, выходившая на Штюлерштрассе. С огромным облегчением он обнаружил, что здесь все тихо – ни души, как на другой планете. Он остановился у тротуара в тени деревьев и соскочил с мотоцикла.

Теодора все еще плакала, теперь раскачиваясь из стороны в сторону, закрыв лицо руками.

– Господи, прости меня! Господи, прости меня за измену моим предкам, за измену моей вере, за измену себе и всему, что я есть!

Вилли обнял ее, и она, не пытаясь справиться с рыданиями, прильнула к нему. Он гладил ее по спине, стараясь успокоить.

– Бог тебя простит, – ласково заверял ее Вилли. – Я знаю, простит. Разве ты не спасла нас?.. Своим быстрым умом и смекалкой… У тебя хорошая еврейская голова на плечах, Тедди. И смелость. Ты очень смелая. Все это нас и спасло.

– Я не должна была отрицать, что мы евреи, – всхлипывала она. – Нехорошо это, Вилли.

– Это спасло нас. И это – главное.

Она взглянула на его мрачное лицо и со слезами в голосе спросила:

– Почему, Вилли? Почему? Почему они все это делают? Почему они подожгли синагогу?

Он немного помолчал, потом с болью произнес:

– Наци превратили предрассудок в ненависть, и этой ночью мы с тобой увидели настоящий еврейский погром. Они крушат все: наши дома, наш гешефт, наши святыни. Они жгут, громят и оскверняют все, что принадлежит евреям, потому что ненавидят нас лютой ненавистью.