Шрифт:
Но тут, мне кажется, мы сталкиваемся со случаем искажения исторической правды. Ибо хорошо известно, что до написания былины сам же Ирокезов-младший рассказывал об этом иначе. По его словам питье, которое они дали жителю села Карачарова получилось в следствии спора, произошедшего между папашей и сыном о том, будет ли смертельной для нормального человека смесь всех алкогольных напитков, которые повстречаются им на пути из столицы Поднебесной империи до Амстердама. Составление смеси шло на основе двух кувшинов, подаренного Ирокезову-старшему императором Подебесной и прокисшего по дороге вина, а так же остатков турецкого чая.
Как раз при входе в Карачарово отец с сыном в очередной раз передрались между собой и кувшин треснул, чтобы не выбрасывать накопленное, всегда обладавший научным мышлением Ирокезов младший, дал хлебнуть этой смеси первому, кого они встретили.
Чем окончился смелый эксперимент, мы все знаем.
«…У окна сижу тридцать третий годИ не вижу я света белогоЗа окном народ свои жилы рветОх устал сидеть очень зело я…Что зима с снежком, что весна с дождемНету силы мне рукой двинути,Рукой двинути, раззудить плечо,Выйти во поле с Катериною.Я сижу в тоске, взгляд в окно вперев.Солнце в зареве поднимается…Под моим окном враг в разгул вошелОт тоски мое сердце мается.Вот ужо идут странник с путникомВсе идут, поют песни скорбные.В песнях их вой да плач стоит,Колокольный звон, пламя-зарево…»Подозвал их Илья громким голосом«Эй вы странники горемычные,Сказ скажите, что поете вы,Что в земле родной деется..»Подошел один, губу выпятивНа восток срыгнул, перекрестился«Что ж ты здесь сидишь, сила русская?Ведь тебе давно пора бой держать?»И второй завыл тонким голосомПоводырь всплакнув подошел к окну.«Хан Мамай пришел. Русь огнем горит!Ворог уж почти в Ново-Городе!»Застонал Илья от обиды злой«Сила есть в руках — ноги мертвые!Русь бы грудью я защитил своейКоли Бог бы дал силы в ноженьки!Ох в душе моей дюже муторно!Удавиться что ль? Иль чего хлебнуть?»«Не печалься, брат, есть у нас зельёВыпей ковш-другой — враз поправишься!»«А чего терять? Ну давай сюда.Выпью жбан-другой, чай полегчает!»Поднесли ему и хлебнул ИльяИ глаза на лоб сами вылезли…«Что ж ты дал, подлец? Аль убить хотел?Не убьешь меня, я ведь жизнь люблю!»Злоба лютая овладела им.Со скамьи вскочил…В изумлении сел.«Ай, спасибо вам, старцы добрыеЧую силу в себе небывалуюДайте мне совет, что мне делатьКак врага сего извести с Руси.»Опустил глаза богатырь ИльяСтал ответу он ждать ото странниковКак почтенный сын от родителейВолю их Илья выслушал….Оседлал Илья ворона-коняКоня русского, богатырскогоКрепко обнял он родну матушкуПоложил в мешок бычий окорок.Катю он лобзнул в губы алыеПодхватил копье, мечик востренькийОн отбил поклон Карачарову,Помахал рукой родной матушке…Ветер засвистал, пыль столбом пошлаА народ кругом закричал «Ура!»Шапки вверх взвились, воздух застонал,А Илья в тот час на коне скакал.Час Илья скакал или два скакалНе узнать теперь не изведати.Как стегнул коня, так из глаз пропал,Только пыль столбом завивается.С непривычки-то занемог ИльяЖжет в груди ему, глаз навыкате,Глаз на выкате, в животе грешноИ вот-вот оттель что-то выпадет…Соскочил Илья с ворона-коняИ в кусты тотчас резво бросилсяОблегчение думал там найти,Ну а там уж враг в ряды строился.«Смерть за Русь приму!» — закричал ИльяИ врагов стал бить с одного плеча.Тех кого достал — насмерть порешил,Остальных врагов — в бегство обратил.Как узрел Илья, что рассеян врагОн бочком, бочком сразу и в оврагТам сидел, кряхтел, пот утер со лбаИ не думал он что грядет беда.У беды у той имя есть своеИмя есть. Оно — «Соловей-бандит»«Соловей-бандит» — негодяй, злодей.Много он, подлец, погубил людей.Вот уж встал Илья, застегнул портки,Кончил думу думати, подпоясался.«— Вот уж жизнь пошла — все кругом враги!Ну уж надо жить, коли вляпался…»Сорок пятая история. Египетская ночь
Из всех видов разбоя, Ирокезовы больше всего не любили разбой на воде.
На суше еще туда-сюда. Там у жертвы оставались хоть какие-то шансы убежать и спасти свою жизнь, когда её имущество переходило в чужие руки, но вода отнимала у неё и эту последнюю возможность. Именно по этому Ирокезовы сразу согласились помочь жителям Крита, страдающих от набегов Санторинских пиратов паши Аль Мукейна.
Делегация жителей была не многочисленна, и подарки, что страдальцы привезли собой, не имели большой художественной ценности, но Ирокезовы не минуты не колеблясь, взялись помочь обиженным и вылетели на место. Кроме естественного желания помочь хорошим людям их подогревала затаённая обида. Год назад этот Аль Мукейн приказал высечь на одинокой скале две громадные буквы — И и Д, покрытые золотом, они привлекали всеобщее внимание. Слух о них разнесся по всему миру — мудрецы всех стран решали, что же хотел сказать этим Аль Мукейн? В Афинах и Милете мудрецы рвали друг другу бороды, взыскуя к истине, но ответа не находили, а сам паша хранил высокомерное молчание.
Ирокезовы лично для себя расшифровали это как недооценку пашой их умственных способностей. Такой вывод сулил неприятности всякому, а уж человеку, занимающемуся морским разбоем и вовсе обещал тьму неприятностей.
Прибыв на Крит, Ирокезовы спешно развернули военные действия. В течении 15-дневного патрулирования над прибрежными водами они уничтожили 37 кораблей паши Аль Мукейна, а потом лихим налетом на Санторин (налет сопровождался бомбардировкой) стерли гнездо пиратов с лица земли.
Сам паша был четвертован.
Расправившись с врагами, Ирокезовы четыре дня отдыхали на острове, внимая восторгам Критской делегации и производя опись попавших в их руки сокровищ. В числе прочих редкостей им достался ковер-самолет. Старый, вытертый, похожий больше на шкуру давно вымершего животного, он не внушал доверия Ирокезовым, привыкшим к надежному виду пороховых двигателей.
Впервые увидя его, Ирокезов-младший спросил отца;
— Что это за дрянь, папенька?
Ирокезов-старший прочитав папирус, приложенный к ковру, и объяснил;
— Средство передвижения. Видишь крылышки по бокам?
— Какое это средство? Это, пожалуй, насмешка над естеством!
Ирокезов-младший по молодости лет думал, что естественным можно считать только полет на пороховом двигателе, да птичий, и то с некоторыми оговорками.
Чтоб побороть сомнения сына Ирокезов-старший там же, в подвале устроил показательный полет — благо все инструкции были на знакомом о детства этрусском языке.
Повинуясь командам, ковер довольно резво носился по тесному помещению, уставленному сундуками, возя на себе обоих Ирокезовых. Вылетев из подвала, они более пристально рассмотрели его. Он действительно оказался не делом рук этрусских ткачей и волшебников, а шкурой крылатой лошади некогда в изобилии водившейся на Пелопоннесе. Весь следующий день они приводили его в порядок — чинили, латали, чистили. На всякий случай Ирокезов — младший даже начистил его снизу сапожным кремом. Как не велико было желание испытать ковер в длительном атмосферном полете, осторожность взяла верх. Приведенный в порядок ковер словно помолодел. Ирокезову старшему показалось даже, что в некоторых, ранее лысых местах выросла новая шерсть, а в том, что вся шерсть стада как-то по особенному блестеть сходились оба представителя семьи Ирокезовых. В этом они видели доброе предзнаменование.
Отправив восвояси Критскую делегацию, Ирокезовы взяв с собой корзину сушеных фиников, поднялись в воздух.
Ковер взмыл вверх, словно мог радоваться голубизне и чистоте средиземноморского неба. Большими кругами он ходил над островом, и вместе с солнечным светом на каменистую землю Санторина летела душевная песня Ирокезовых. Ковер двигался ощутимо медленнее порохового двигателя, но в глазах Ирокезовых это не было недостатком. Его не трясло, да и полет был абсолютно бесшумен.
— Эдак и к врагу подобраться можно? — спросил сын у отца.
— Ты сперва сопли подбери — дружески посоветовал сыну Ирокезов-старший — Подбери, подбери, а то ковер запачкаешь.
Твердой рукой он отправил ковер прочь от острова. Отлетев миль на 30, они зависли над водой, нежась в прохладном ветерке, скользившем по поверхности воды.
— Костерок бы развести — мечтательно сказал Ирокезов-младший.
— Дурак ты. Костер… И так жарко. — ответил потеющий отец.
— Да нет, рыбки бы нажарили.
— Рыбки ему… Вон финики жри.
Искупавшись, семейство вылезло на ковер обсыхать. Еше немного они поблаженствовали в струях прохладного воздуха, но ветер постепенно стих. На ковер навалилась жара.