В библиотеке Минь извлекает на свет божий «опасные» сочинения, спрятанные под стопкой старинных книг. Я переворачиваю страницы, жадно вчитываясь в написанное. Минь подкрадывается сзади и обнимает меня. Его руки, скользнув под платье, завладевают моей грудью.

Он раздевает меня – как будто чистит апельсин. Я стою в одних штанишках, прикрыв грудь руками, и велю ему аккуратно повесить мою юбку на плечики. Он тоже раздевается, раскидывая одежду в разные стороны, но трусы не снимает, бросается ко мне, прижимается, начинает тереться.

Я закрываю глаза и стараюсь не потерять равновесия. Минь тащит меня на середину комнаты, укладывает на письменный стол. Медленно раздвигает мои ноги. Я пытаюсь прикрыться ладонями, но он удерживает мои руки. Я извиваюсь, тихонько постанываю. Минь хочет успокоить меня, целует мою грудь, захватывает губами сосок. Я кричу от боли. Он распрямляется, как пружина, едва не задев макушкой потолок, и одним толчком входит в меня. Его искаженное гримасой наслаждения лицо выделяется на фоне прямоугольника синего неба в окне.

Легенда гласит, что демоны в аду обожают распиливать проклятых пополам: тот, кто придумал эту сказку, явно вдохновлялся актом дефлорации.

– Тебе больно?

Я прикусываю нижнюю губу и не отвечаю.

Несколько секунд Минь молча смотрит на меня, потом одевается, отирает мне лицо платком и объявляет, глядя глаза в глаза:

– Я должен на тебе жениться.

– Отнеси меня на кровать.

Минь закрывает двери, задергивает шторы и опускает натянутую над кроватью кисею. Мы закутываемся в шелковое, подбитое хлопком покрывало. В комнате царит полумрак, запах трухлявого дерева парализует мои чувства.

Он произносит слова утешения:

– В первый раз все чувствуют себя немного странно.

– А ты, судя по всему, знаешь, о чем говоришь! Он умолкает. Его ладони скользят по моей шее, плечам, рукам, животу. С улицы доносится пение цикад. Минь снова ложится на меня. Как больно… Но на этот раз терпимо. Я дрожу и задыхаюсь. Мысли путаются, перед мысленным взором всплывает лицо Цзина, его сменяет образ кузена Лу.

Внезапно Минь впивается в меня взглядом, в котором жестокость смешивается с мучительным ожиданием. Он несколько раз хрипло вскрикивает и, победив невидимую силу, падает на меня, совершенно обессиленный.

Он почти сразу засыпает, обвив мою талию усталыми руками и положив голову в ложбинку на шее. Стоит мне шевельнуться, и он еще теснее прижимает меня к себе. Я должна вернуться в школу, но вставать совершенно не хочется. Завтра что-нибудь придумаю, чтобы выкрутиться. Мысли бродят у меня в голове, как облака, плывущие в небе над городом и исчезающие за горами на севере Маньчжурской равнины. Мне рассказывали, что девственницы в первый раз теряют много крови. Со мной ничего подобного не случилось. Боги избавили меня от жестокой пытки, которой няньки и матери от века пугают девушек. Я не чувствую себя виноватой. Я довольна. Жизнь никогда не казалась мне такой простой и яркой.

Ближе к вечеру мы возвращаемся в реальный мир. Скоро наступит ночь, но последние проблески вечернего света еще тянутся к земле, как челн, плывущий в родную гавань. Я вспоминаю об уроке музыки, пытаюсь придумать отговорку поизящнее для Матушки. Двигаюсь медленно и плавно. Нечто, от века жившее в глубинах моего существа, внезапно всплыло на поверхность – так достают из сундука простыню, чтобы проветрить ее на солнце. Моя девственность превратилась в кровавую рану. Мое разделенное надвое тело открылось навстречу миру.

Слова Миня выводят меня из задумчивости:

– Когда мы прогоним японцев, я на тебе женюсь.

– Но я вовсе не хочу выходить замуж. Занимайся своей революцией.

Он останавливается, бросает на меня оскорбленный взгляд. Губы у него дрожат. Как он хорош!

– Моя семья происходит из очень древнего рода. Принадлежащие ей земли простираются от городских стен до монгольских степей. Моя мать умерла, и я собираюсь потратить наследство на дело освобождения родины. Я стану бедняком и буду вести опасную жизнь. Если ты меня не презираешь – что невозможно, ведь ты отдала мне самое дорогое! – то станешь моей женой.

Я смеюсь.

Сев в коляску рикши, машу ему на прощанье. Силуэт Миня на тротуаре расплывается, превращаясь в едва различимую в городских сумерках линию.

В детстве меня завораживала таинственная и чудесная Срединная империя. Я любил рисовать мандаринские пагоды, монгольские дворцы, императорских воинов, а когда подрос, зачитывался классической литературой.

До вчерашнего дня из всех китайских городов мне был знаком лишь Харбин, огромная метрополия на берегах Амура. Этот современный мегапо-лис-«полукровка» служит мне сегодня точкой отсчета. Я не устаю сравнивать его с городом Тысячи Ветров. В этом маленьком поселении мгновенно угадываешь частичку вечного Китая, хотя он принадлежит независимой Маньчжурии.