Он невозмутимо смотрит мне прямо в глаза и продолжает настаивать:

– Вы действительно не хотите поучаствовать? Жаль. Мальчишка очень мил, и я уже отобрал несколько крепких парней, которые заставят его говорить всю ночь. Это будет великолепно.

Температура в этот день достигает тридцати пяти градусов в тени, но от слов лейтенанта по моему телу пробегает ледяная дрожь. Я несвязно бормочу, что подобное зрелище меня не занимает.

Он удивлен:

– Я думал, вы любите такие вещи.

– Лейтенант, ваша миссия чрезвычайно сложна и важна для экспансии Японии и прославления императора. Я не хочу отвлекать вас. Позвольте отклонить ваше столь любезное приглашение.

По лицу моего собеседника пробегает тень разочарования. Он с грустью смотрит на меня. Лейтенант Ока так идеально выбрит, что его маленькие усики могут в любой момент вспорхнуть с верхней губы и улететь.

– Ну же, лейтенант, – говорю я, похлопав его по плечу. – Возвращайтесь к работе. От нее зависит слава империи.

Всю неделю я поджидала Миня на перекрестке.

Бродя вечерами по академическому бульвару, тщетно надеялась увидеть знакомое лицо.

Нахожу адрес, который дала мне Тан. Перед ветхим домом в рабочем квартале с криками носятся ребятишки. Старая женщина устало выбивает простыни.

Появляется соседка.

– Я должна вернуть книгу Тан.

– Ее арестовали.

По городу расползается ужас. Японцы решили бросить в тюрьму всех несогласных с режимом. Я удивляюсь, что меня до сих пор не арестовали. Ночами прислушиваюсь к мерному топоту солдат, к лаю собак и боюсь услышать глухой стук кулака в нашу дверь. Молчание еще страшнее шума и смятения. Я смотрю на потолок, окидываю взглядом туалетный столик с зеркалом в голубой шелковой раме, письменный стол, букет роз в вазе. Все это могут сломать, раздавить, сжечь. Наш дом, подобно дому Цзина, превратится в обугленный скелет.

Я снова вспоминаю последнюю встречу с Минем на улице. Когда он догнал меня в тот день, волосы у него растрепались, он задыхался от бега и не знал, что его ждет тюрьма. Он тогда сказал: «Цзин влюблен в тебя. Он только что мне признался… Тебе придется выбирать между нами…» Я почувствовала раздражение. Его слова оскорбили мою гордость. «Не будем устраивать сцену», – так я ответила Миню, и это были последние слова, которые он от меня услышал.

Цзина мне не хватает так же сильно. Сегодня его дурной характер и резкие манеры кажутся мне невероятно привлекательными. Как их спасти? Как связаться с сопротивлением? Как добиться разрешения на посещение тюрьмы? На несчастье моих друзей, они родились в богатых семьях. Разница между собственной уютной спальней и темной сырой камерой должна быть просто невыносимой. Они наверняка заболеют. Говорят, тюремщиков можно умаслить деньгами. Я готова отдать все.

На улице начинается стрельба. Дико визжит и воет собака. И тут же все успокаивается, город погружается в тишину и молчание, как брошенный в бездонный колодец камень.

Меня кидает то в жар, то в холод. Мне страшно. Но ненависть придает сил. Я открываю ящик комода. Достаю из несессера – мне подарили его на шестнадцатилетие – ножницы с золотой рукояткой и острыми концами.

Прикладываю к лицу драгоценное оружие, ледяное, как сталактит.

Я жду.

Во мне живут два разных человека. Один – тот, что носит форму, – взирает на город с гордостью победителя, другой, время от времени переодевающийся в гражданское платье, покорен его красотой.

Этот второй – китаец. Я с изумлением наблюдаю, как меняется его речь, внешний облик и манера поведения. Надевая свой маскарадный костюм, я перестаю быть собой. И уже почти стал свободным человеком, которому неведомы присяга и воинский долг.

В детстве мне часто снился один и тот же сон: одетый в черное, как нинзя [24] , я крался по крышам уснувшего города. У моих ног простиралась ночь, то тут, то там, как огни океанских лайнеров в темном океане, поблескивали окна. Город из сна был мне незнаком, это пугало и подстегивало. На узкой пустынной улице раскачивались под навесами фонари, распространяя вокруг зловещий свет. Я шел на цыпочках по крыше, переступая с одной черепицы на другую, подходил к краю и внезапно бросался в пустоту.

Я сердит на капитана Накамуру за то, что он заставил меня играть столь низкую и подлую роль. У меня нет ни чутья, ни цинизма, ни паранойи, свойственных настоящему шпиону, и мне недостает взгляда профессионала, способного различить черное пятно на темной бумаге. Кроме того, я чувствую, что за мной тоже следят. Несмотря на июньскую жару, я вынужден надевать плотную льняную рубаху – иначе не спрячешь пистолет за поясом. Садясь за доску, я кладу ладони на колени, а правым локтем прикрываю пистолет, выпирающий из-под складок одежды.

Поднимая правую руку, чтобы сделать ход, чувствую прикосновение стали. В оружии заключены моя сила и моя слабость. У меня прекрасный обзор для стрельбы, но я и сам могу погибнуть, если какой-нибудь китайский мятежник выстрелит мне в спину.

В Японии я научился соблюдать строгие правила игры в го. На родине я играл на природе, в тишине и покое. Тело мое расслаблялось, я дышал полной грудью, и энергия распространялась по всему организму, мозг работал четко и ясно, душа медленно и постепенно проникалась двойственной природой мира.